— Ну и память у тебя, — поразился Оливер. — Это был кубок. Принадлежал еще моему деду. Он должен быть где-то тут.
Признание, что что-то принадлежало деду Оливера, отрезвило Майлза.
— Почему же ты не хочешь его забрать? — Он принялся с рвением перебирать барную посуду, но нигде не увидел кубка с лисьей головой.
— Майлз, — резко окликнул его Оливер. — Прекрати чувствовать себя виноватым. Разливай ликер, и мы выпьем за твое будущее. У меня еще планы на вечер.
Майлз оставил свои поиски и послушно разлил «Юкон Джек» по бокалам. Оливер подошел к бару. Майлз протянул ему порцию. Они чокнулись.
— Пусть прошлое померкнет перед будущим. — Оливер выпил до дна, не пролив ни капли, а затем швырнул пустой бокал в камин, и хрусталь разлетелся миллионом сверкающих осколков.
После этого сын Маргаритки снял ключ от дома со связки, положил на полированную стойку бара и с решимостью посмотрел на изумленного Майлза.
— Удачи тебе. Обращайся в любое время.
Затем он отвернулся и вышел из комнаты.
Глава четвертая
Когда Майлзу исполнилось двадцать два года, он совершил нечто постыдное. Воспоминания об этом до сих пор заставляли его уши гореть.
Все произошло через год после смерти его матери. Он только получил диплом педагога и разослал резюме в несколько школ Саутленда. На самом деле ему предложили место преподавателя искусств в Канога Парк. Школа находилась менее чем в получасе от дома, на каждого учителя приходилось терпимое количество учеников, и ему понравились коллеги и сотрудники администрации, с кем довелось пообщаться.
Как ни посмотри, это было идеальное предложение, и Майлз знал, что следует соглашаться. По крайней мере так бы поступил ответственный за свою жизнь взрослый.
Но в двадцать два Майлз был еще слишком молод, полон надежд, или, возможно, глуп, чтобы отказаться от своей мечты в пользу стабильного заработка. Его мать была учительницей, и он прекрасно знал, что преподавание — это не то, чем можно заниматься спустя рукава. Это не работа, а призвание.
Майлз с болезненной ясностью понимал, что если он согласится на работу в Канога Парке, то превратит живопись в хобби выходного дня — возможно, навсегда, и определенно на обозримое будущее. А эта мысль была невыносима. Искусство составляло жизнь Майлза. Мама говаривала, что ее сын ест и пьет масляные краски, а также спит в них, и это было близко к правде. Майлз был пламенно увлечен рисованием, и хотя он с готовностью делился своей страстью с учениками — талант к преподаванию оказался для него настоящим открытием — но ему совсем не хотелось положить свою жизнь на это. Он хотел
