— Ешь, ешь, заслужил, красавец, — приговаривал он, поглаживая коня по шее и слушая, как тот мерно хрупает овсом.
Орлик быстро согрелся под попоной и перестал дрожать. Сам Тось тоже начал понемногу отходить, к ногам возвращалась чувствительность, и их начало колоть, словно иголками. Постанывая от боли, Тось еще набросил старую попону на Милку, мороз сегодня обещал быть крепким, и пошел домой.
По дороге захватил несколько больших веток, наскоро растопил печь и долго отогревался, сидя перед огнем и подставляя ему руки и ноги.
А ночью у него начался жар.
До утра Тось метался в огне, временами впадая в забытье, и на рассвете, когда жар немного спал, был слабее новорожденного котенка. Ему хотелось плакать при мысли, что надо вставать и куда-то идти, однако, плачь — не плачь, а голодную скотину следовало кормить. Преодолевая предательское желание сходить к соседям и попросить помощи, Тось сполз с кровати, оделся и вышел из дома. Ничего, он еще потрепыхается.
На улице навалило достаточно снега, но входную дверь, слава богам, откапывать не пришлось. Хлев тоже почти не замело, по крайней мере, дверь открылась почти без усилий. Наскоро покормив скотину и подоив Милку (та, к счастью, собиралась телиться, и потому молока давала совсем мало), Тось вернулся в дом, лелея надежду, что все обойдется.
Не обошлось. К вечеру ему стало хуже. Жар вернулся, периодически сменяясь жутким ознобом, а для полного счастья добавился еще и лающий, вынимающий душу кашель. Тось сидел на кровати, закутавшись в одеяло, пил горячее Милкино молоко, от которого его тошнило, и рассматривал в зеркале свое побледневшее и осунувшееся отражение.
Как будто этого было мало, на следующий день к жару, ознобу и кашлю добавились еще бред и дикая боль в покусанной волком руке. Тось таскал сено и зерно одной рукой, неся при этом всякую околесицу, что вызывало безмерное удивление Милки, Орлика и всей остальной скотины.
Еще через день его впервые посетили видения. Вместо разгромленной материнской комнаты он вдруг увидел себя в ныне сгоревшем доме дядьки Сегория, рядом с Мирой, а тетка Фелисия, живая и здоровая, сидела на лавке и рассказывала им легенды про богов.
— И вот когда покинул Создатель наш мир,… - протяжно говорила она.
— А он навсегда его покинул? — встревал звонкий голосок Миры.
— Говорят, что да, солнышко, — отзывалась тетка Фелисия. — Он ведь Творец, и не может не творить. А у нас все уже сотворено.
— Значит, он нас бросил, да? — не унималась Мира.
