— Все будет хорошо, парень! — громким чистым голосом, в котором не было и намёка на возрастное дребезжание, перекрывая шум машин, стремящихся успеть проскочить на мигающий зелёный сигнал, прокричал старик. — Не давай ложным маякам уводить себя с верного пути! Доверяй чувствам! И помни, все мы немного сумасшедшие, как и мир вокруг нас! Кто-то больше, кто-то меньше! Ты — не больше других! До встречи в другое время и других местах, Фланахэн!
Старик бодро зашаркал по зебре на загоревшийся зелёный. Креван растерянно смотрел ему в спину. Опомнившись, хотел было броситься за этим странным человеком, догнать, расспросить — что он имел в виду, но… Жёлтый сменился красным, и Фланаган на самом краю тротуара едва удержался от самоубийственной попытки. А через минуту, уже добежав до противоположной стороны, он с досадой осознал тщетность поиска. В парке почти никого не было, случайные прохожие торопливо переходили открытые пространства, продуваемые ветром, и только безумец, вроде Кревана, мог сейчас неспешно прогуливаться по аллеям. Старик, судя по всему, тоже не являл собою средоточие разумности, но, несмотря на странное поведение и сказанную им чепуху, фамилию Кревана он откуда-то знал. Правда, произнёс он её как-то не так («Фланахан»?), но, тем не менее, факт остается фактом. Обо всём этом Креван думал, рыская по дорожкам, огибая пышные оранжереи, вглядываясь в тени между, ещё не до конца потерявшими листву, деревьями. Всё впустую: очевидно, старик пересёк парк и вышел на одну из многочисленных маленьких улочек. Креван выругался. Надо было возвращаться в квартиру. Приближался вечер, а с ним и неизбежность тяжёлого выяснения отношений с Джен. Но, как ни странно, встреча с загадочным стариком каким-то образом успокоила Фланагана, слова его поселили в душе надежду на приход лучших времен, и по дороге к дому Креван насвистывал мелодию из какого-то старого дурацкого детского мюзикла.
К моменту возвращения подруги мысли о старике отошли уже даже не на второй план, снова, как чертик из табакерки, выскочили все прошлые тревоги, и Креван опять не мог найти себе места от волнения. Когда Джен пришла, он помог снять плащ, накрыл на стол, разогрел ужин — в общем, был похож на себя прежнего. Почти похож: в глазах застыл испуг, а руки заметно дрожали.
Ужин прошёл в молчании. И он, и она стремились по возможности оттянуть начало разговора. Наконец, когда тарелки были убраны (порция Кревана осталась практически нетронутой), а чайник закипел, и из чашек на столе поднимался парок, Джен нарушила молчание:
