Но она не откликнулась на молчаливый призыв. Уставилась в пол и старательно пригладила волосы.
Волосы…
Зачем было обрезать, вылизывать, как искусственные? Не умеет вести себя прилично, так надеется внешним лоском обмануть людей. Как всегда, держит окружающих за идиотов.
– Тони, ты в ней дыру прожжешь, – прошептала Уитни, и он тяжело сглотнул, сжимая челюсти. Зажмурился, потер усталые глаза.
В свои двадцать один Тони ощущал себя стариком. Старше отца, которому исполнилось пятьдесят в феврале.
Пятьдесят – счастливое число Фрэнка. По поводу юбилея тогда закатили шумную вечеринку в Иден-Парке. И Джун, как обычно, даже не заговорила с Тони, отделавшись сухой улыбкой и пустым, безразличным взглядом. Игнорировала его весь прием.
Не то чтобы он за ней следил. Просто проверял, адекватно ли себя ведет. С нее станется устроить истерику на пустом месте. Да и отец просил присматривать за этой… за ней, в общем.
Черт, Фрэнк, надеюсь, ты уже в раю. Обнимаешь маму, рассказываешь, каким был упрямым бараном, что отказался от пересадки сердца.
Диагноз поставили три года назад. Сказали, Фрэнку недолго осталось, но он протянул гораздо дольше, чем пророчили врачи. Может, потому что жил в Иден-Парке, гуляя по Изумрудному саду и напевая любимые мотивы… Отцу было что вспомнить. Тони поражался, сколько всего старший Андерсон успел натворить в своей жизни.
И тем не менее. Подготовиться к смерти близкого человека невозможно. Это удар, который бесполезно блокировать, он проникает под кожу, как радиация. Разъедает, лупит по сердцу со всей дури.
Да посмотри ты на меня, Джун!!!
И она будто услышала. Вздрогнула, выпрямив спину, и скомкав платок в руках, медленно подняла голову.
Тони даже дышать перестал. От презрения. От ярости… Да просто так, потому что день паршивый, как и все дни в течение последних лет.
Один короткий взгляд в знакомые глаза, и горло стянуло от сожаления, в груди кольнуло от тоски. Джун, твою криминальную мать…
Как же он, черт возьми, ее понимал сейчас. Второй раз в жизни по-настоящему сочувствовал. И да простит его Фрэнк, но все, чего хотелось, – подойти и взлохматить ее гребаные волосы, чтобы она наконец ожила. Чтобы бледное лицо залилось краской от возмущения.
Но она не дала возможности даже кивнуть в знак приветствия. Затравленно мазнула по Тони беглым взглядом и сразу отвернулась.
Джун никогда не умела держать лицо. Не умела и не научилась. Только волосы зачем-то выпрямила, и это до зуда в пальцах раздражало. Может, потому что до сих пор не давала покоя ее двуличность. Неужто Джун рассчитывала одурачить кого-нибудь строгим видом смиренной девочки? Как была оторвой, так и осталась. Будто бы Тони не знал, что она крутит романы направо и налево в университете. В одном городе ведь живут. Он же не глухой.
