— Я не один по рекам хожу, — вновь заговорил Рарог после недолгого молчаливого раздумья. — Со мной много людей. И решать не только мне. Потому я так тебе скажу: ты меня отпустишь сейчас. А как сойдет самое большое половодье, как соберу я остальных своих людей, тогда тебе свое слово скажу.
— Половодье сойдет скоро. Я дам тебе время подумать, — голос князя взрезался острой сталью. Терпение его уже подходило к концу. — Но не слишком долго. И, если пропадешь, пожелаешь спрятаться, то следующая наша встреча не будет доброй.
— Это смотря, как далеко убежать, — бросил Рарог, больше чтобы правителя позлить.
Все нутро его сейчас противилось тому служить, кто уже прогнал его однажды, не посчитав достойным примкнуть к дружине и кметем назваться. Из-за тех дел, что его никак не касались, но достигли слуха и заставили отправить восвояси. Хоть и знал князь, что стрельцы лучше вряд ли найдутся среди его гридьбы. Сегодня это узнал и сам Рарог.
— Ты ведь не собака безродная, Измир, — напомнил Владивой о том, что Рарог хотел хоть на время забыть. Так было лучше, легче без нитей, которые тянули туда, где видеть его никто не хотел. — Есть у тебя и отец, и брат младший. Захочешь, чтобы с ними все хорошо было — не убежишь.
Вот оно как…
— С того и надо было разговор начинать. Но я все ж подумаю.
Князь кивнул было, отпуская Рарога. Но когда тот уж почти до двери общины дошел, вдруг окликнул снова.
— И сказать еще хочу, — помолчал, сжав губы и продолжил: — Ты к Грозе лучше и близко не подходи.
— А ты отец ее разве, чтобы решать? — осклабился Рарог.
Ух, зацепило-то как, аж в груди что-то вспыхнуло и закачалось от твердых слов князя, пронизанных еще более открытой угрозой, чем раньше.
— Я отцу ее слово давал за дочерью приглядеть, пока он служит в другом остроге,
— спокойно пояснил князь. — А уж от таких, как ты, надо девиц подальше держать. И в сторону ее смотреть не думай.
— Какая тебе печаль, князь? Сегодня я в твоем детинце на пиру сидеть буду, а завтра меня тут уж и не увидишь. Ничего не стрясется с Грозой.
Повернулся и вышел из общины, сжимая кулаки, не желая об этом больше и слова говорить.
Ватажники встретили его вопросительными взглядами, да заметили, что старшой больно уж не в духе — спрашивать ничего не стали. И после все расскажет. Но то, что жив пока и никто его в застенках детинца держать не собирается, успокаивало и самых неуемных, тех, кто сюда и идти не хотел, готовый силой от стражи отбиваться.
