Застонав, он попытался приподняться, но в этот миг чья-то сильная рука схватила его шиворот, натянув ворот так, что стало нечем дышать.
— Попался, тать! — прогремел над ним голос стража. — Вяжи его, ребята!
В глазах начинало темнеть; пытаясь освободить горло, Ярослав вцепился в куртку, отчаянно натягивая синтетическую ткань.
Пальцы его нащупали крест.
«Не успел…» — промелькнула в голове мысль, а затем на него обрушилась темнота.
* * *
Ночь. Едва теплящийся огонек свечи перед резным деревянным киотом.
Непослушные крючковатые пальцы перебирают бусины чёток. Он снова и снова кладет земные поклоны. Сколько их было? Он уже сбился со счёта. Сосновый запах свежеструганных досок дразнит ноздри, будит воспоминания. Нельзя вспоминать. Нельзя спать. Сон приносит видения, а видения иссушают разум. Но бессонная ночь и физическое истощение дают о себе знать — в очередной раз коснувшись лбом пола он не находит в себе силы подняться. Забыться, хотя бы ненадолго.
«Доброе утро, последний герой. Здравствуй, последний герой!
Ты хотел быть один, это быстро прошло, ты хотел быть один, но не смог быть один,
твоя ноша легка, но немеет рука, и ты встречаешь рассвет за игрой в дурака…»
Он снова слышит эту странную песню, сидя в удивительной белой колеснице, и видит через прозрачное окно залитый разноцветными огнями Вавилон…
Удар колокола возвещает о начале заутрени, вырывая его из мира грёз. На нем снова черные иноческие одежды, а не диковинный блестящий синий кафтан.
Он медленно встает с колен, тело отдается привычной болью, которой никогда не бывает в снах.
Бесполезно… Всё бесполезно!
Он накидывает на плечи свой старый плащ, нащупывает клюку в углу, и прихрамывая, выходит в предрассветную темень. Из деревянной церквушки доносятся обрывки псалмов, в окнах отражаются редкие огоньки лампад, тянет ладаном.
Дойдя до тяжелых деревянных монастырских ворот, он отпирает калитку. Привратник ушел на службу, во дворе никого. За оградой чернеет лес.
«Ярославе!»
Он вздрагивает, и оборачивается, чтобы встретиться взглядом с игуменом. Они смотрят друг другу в глаза и молчат. Оба понимают друг друга без слов.
Он первым отводит взгляд, и плотнее запахивается в плащ.
«Мир ти…»
Он скорее угадывает, чем слышит эти слова, зная, что игумен осеняет его на прощание крестом.
Калитка захлопывается за ним — он снова остается один.
* * *
Ветер. Соленые брызги прибоя. Крики чаек в небе. Нагретый солнцем песок.
— Ты спишь? Смеющиеся зеленые глаза заглядывают ему в лицо. — Вставай — пошли окунёмся!
