19. Примерно девятнадцать лет назад
— Я слышал, ты чистишь все?
Захар прищуривается на меня сквозь клубы дыма, кидает зелень в центр стола.
— Добавляю.
— Отвечаю.
Я тоже бросаю купюру. Игра идет по маленькой, на интерес больше. Разговор серьезный, а так вроде смягчается градус.
Молчу, смотрю в карты. Чувствую его взгляд.
— Чищу.
— Нахера? Жмут? Еще!
Захар получает еще карту. Лицо непроницаемо. Ему так кажется.
Мы играем в очко. По-простому, по-нашему. И сразу становится понятно, кто есть кто. Я в свое время играл с мастерами. Сутки напролет. А Захар… Захар не был там, где я играл.
Я кидаю еще купюру в центр стола.
Вижу, как дергается бровь. Нет, не надо тебе туда, где я был, Захар. Жопу не отыграешь.
— Не жмут. Просто хочу выйти.
— Зря, — цедит Захар, — сейчас нехилое бабло поднимаем. И дальше еще будем. Сам знаешь.
— Знаю. Потому и выхожу. Пока не начали.
За этот год многое поменялось.
Мы с Захаром теперь что-то типа партнеров. К серьезным потокам его только начали подпускать, а ему очень хочется уцепиться. Показать себя. Вот и старается. И удивляется, что сейчас, когда налажены хорошие поставки, я сваливаю.
А я не хочу вязаться с дерьмом. Всегда был против этого. Знаю потому что, что это за дрянь, как быстро от нее сходят с ума, насколько это грязные бабки. Грязнее только смерть. Хотя и тут под вопросом.
Нет, я хочу спокойствия, насколько это возможно.
У меня есть свой бизнес, одни только ритуальные услуги приносят вагон бабла. И это легально.
Практически. Взял-то я его не особо правильно, но кто теперь вспомнит? Главное, что уже все почистил.
И теперь там вообще кристально. Ну, насколько это возможное, естественно, у нас.
Братва не понимает причин. Не верит. Вон, Захар подвох ищет.
А его нет, подвоха.
Есть причина.
Маленькая такая, тоненькая и шипучая, как радужная змейка. Та самая, у которой укус сто процентов смертелен.
Укусила в сердце, и все, пи**ц тебе, Сухой.
Вовремя ловлю себя на том, что рожа неконтролируемо расплывается в улыбке, сдерживаюсь, кидаю взгляд на Захара. Не заметил. В картах весь.
— Добавляю.
Думает. Смотрит. Решает. Смешной.
— Отвечаю.
— Открываем.
У меня двадцать.
У него девятнадцать.
Ругается.
Я невозмутимо забираю бабки.
— Еще?
— Да пошел ты!
Прикуривает опять, смотрит зло. Смешной. Проигрывать не любит. Чем-то меня этот спортсмен, зоны не нюхавший, цепляет. В хорошем смысле. Он кажется правильным. Цельным. Надежным. И мне дико не хочется, чтоб он лез в дерьмо, в которое нас толкают.
