И очень жаль, что не упала. Не хочу дальше ощущать ничего, что будет происходить с моим телом. Не хочу.
Я даже не вижу, чувствую надвигающуюся на меня массивную фигуру бандита, его грубые руки на себе, и очень сильно хочу потерять сознание.
Не видеть и не слышать.
Но так не происходит. Может, потому что не верю в Бога? Потому меня никто не слышит? Но в любом случае, уже поздно начинать.
А через мгновение слышу грохот. Странный, словно сквозь вату в голове. Руки на моем теле исчезают, и я бездумной куклой валюсь на дедушкин жесткий диван. И какое-то время лежу, закрыв глаза, и слыша только странную возню, мат, хрипы. Жуткие звуки. Словно умерла уже. И в аду теперь. Слышу, как грешники стонут и хрипят. И вот удивительные у меня ассоциации для неверующего человека! Не надо было Алигьери увлекаться…
Грешники стонут вполне членораздельно.
Мат. Грубый, такой грубый, я такого и не слышала никогда, хотя мне кажется, что нигде так не ругаются, как в медицине.
Хрипы. Ужасные. Словно человек мучается сильно, словно легкие выхаркивает.
Мольбы. Да, тоже понятно, что грешники молят, раскаиваются.
Но странное раскаяние.
— Ты че! Да ты знаешь, под кем мы? Да ты… Ох… Кто? Какой, нахер, Сухой? Под кем ты?
— Под кем??? Сухой… Сухой, погоди! Ну погоди! Ну мы же не знали, Сухой! Аааааа…
Вой.
Дикий, бессмысленный. Словно режут грешника по-живому.
А потом тишина.
Странный разговор, спокойный уже, деловитый такой, топот ног, звук волочения чего-то тяжелого…
И легкое касание к моему многострадальному лицу.
Мне надо открыть глаза. Надо. Но не могу. Просто нет сил это сделать.
— Шипучка… Шипучка… Олька…
Голос знакомый. Тихий, взволнованный.
Пальцы, аккуратные, гладят по лицу, бровь очерчивают, волосы со лба убирают.
Я открываю глаза.
Олег. Тот самый, который не-Вещий. Который довез меня вчера до дома, и, как я думала, навел на квартиру своих друзей.
Он сидит возле дивана на полу, смотрит на меня серьезно и обеспокоенно:
— Больно, Ольк?
— Не знаю… — я говорю так же тихо, как и он. В горле сухо, даже сглотнуть не получается. И больно, да.
Губы онемели, и скула жаром жжет. Живот не чувствую совсем. Может, железным кулаком перебило что-нибудь внутри, и тело просто отключило боль? Так бывает иногда. Перед смертью.
— Лежи, дай гляну.
Он аккуратно укладывает меня на диван, распахивает кофту, задирает футболку, трогает живот. Я вскрикиваю. Больно! Так больно!
— Чшшшш… — он тут же успокаивающе гладит, трогает подрагивающие мышцы, — все хорошо, тихо, тихо, тихо…
