* * *
Она проснулась рано утром. Резко, как будто сон выключили рубильником.
— Зай… — Алиона потянулась, вспоминая все, что было ночью и чувствуя только настоящее, беспримесное счастье.
Юноша лежал на боку, гладя на нее. Свет из чердачного окошка падал на его лицо.
— Зай?
На Алиону с лица юноши смотрели два глаза. Один — яркий, синий, второй — тусклый, серый. Стальной.
Оба глаза были живыми и оба были одинаково безжизненными.
— ЗАЙ!!!
— Зай, встань!!!
Зай сел. Одним неторопливым, плавным движением. Нечеловечески плавным. Неестественным.
— Зай… — севшим голосом прошептала Алиона, — Зай…
Так бывает. Когда твой близкий, очень близкий, самый близкий человек очень долго болен смертельно опасной болезнью — к этому невольно привыкаешь. Тебе начинает казаться, что это состояние, пусть тяжелое, пусть опасное, будет тянуться еще долго, так и не подойдя к закономерному печальному финалу. И когда он наступает — для тебя это всегда будет шоком.
К смерти — не подготовишься.
Зай был жив. Но… Если живо его тело — жив ли сам Зай, ершистый, вредный, отчаянно смелый парнишка, сын охотника и ее любимый? Можно ли его вернуть обратно, можно ли обратить назад стальной потоп, заливший его тело и сделавший его бесчувственной металлической болванкой?
Или… нет?
Алиона оторвалась от груди Зая и посмотрела ему в глаза. Безразличный взгляд был ей ответом.
— Зай… — девушка вытерла слезы. Она не в сказке и слеза любви не оживит Зая. Тем более, что эти самые слезы уже и так залили ему всю грудь без всякого результата.
Охваченная внезапно вспыхнувшей надеждой, девушка впилась поцелуем в губы юноши.
Без результата.
Жизнь — не сказка и не диснеевский мультик, где поцелуй любви возвращает истинный лик и снимает любые заклятия.
Губы Зая даже не дрогнули. Те самые губы, что совсем недавно с готовностью отвечали на поцелуи. И даже больше того.
Юноша продолжал сидеть на кровати, молча глядя в стену. Не двигаясь. Не глядя на нее, даже не пытаясь прикрыться, что совсем не походило на прежнего живого Зая, который стеснительно кутался в рубашку при каждом удобном случае.
Сейчас он оставался совершенно голым, так, что можно было без труда рассмотреть испакостившую его сталь. Левая рука, вся, вместе с плечом, половина лица — один глаз стал серо-стальным, холодным, как прицел — половина груди, живот — наискось от солнечного сплетения до левого бедра и левая же нога почти до колена… Граница между живым телом и металлическим не была ровной: она извивалась, как след ядовитой змеи, где-то холодная серость выбросила вперед длинные языки, глубоко впившиеся в теплую кожу, где-то — охватила дугой небольшие плацдармы живого…
