На следующий день, выйдя в свою смену, Дорж тщательно избегал встреч с Дариймой и поэтому не сразу заметил ее отсутствие. Он обнаружил это только тогда, когда Дагва удивленно сказал:
— А Дарийма-то на работу не вышла. Несколько месяцев держалась и вдруг начала прогуливать.
— Брось зубоскалить! — одернул его мастер и поставил в книге учета против имени Дариймы знак вопроса. — Почему непременно прогуливает? Живет она одна, и если заболела, то ей даже некого послать предупредить об этом. Лучше зашел бы узнать, что с ней.
Едва дождавшись конца смены, Дорж направился к Дарийме, но, заметив, что в окне ее комнаты погашен свет, решил, что она, вероятно, спит и неловко ее беспокоить.
Ранним утром, основательно встревоженный, Дорж прибежал к Дарийме: к великому его удивлению, на дверях ее комнаты красовался замок. Он спросил у соседей, не видели ли они Дарийму. «Видели утром, — отвечали они, — она сказала, что идет по делам, и больше домой не возвращалась».
Обескураженный исчезновением Дариймы, Дорж в растерянности стоял у ее дома, когда его окликнул проходивший мимо мастер.
— Ну, что с Дариймой? — спросил он.
— Ее нет дома, — пробормотал Дорж.
— Где же она может быть? Ты у соседей спрашивал?
— Спрашивал. Они тоже не знают.
— Вот так история! — присвистнул мастер. — Надо будет еще раз к ней заглянуть.
В тот же день Дорж работал как во сне. Он без конца оглядывался на вход в забой, где совсем недавно мелькала фигура Дариймы. Кое-кто из товарищей, заметив его беспокойство, принялся было шутить:
— Дарийма таинственно исчезла, а второпях сердце свое в лаве забыла.
Но Дорж ни на что не реагировал, он ничего не замечал. Ему было грустно, словно что-то дорогое ушло из его жизни. Помимо всего прочего, он был встревожен ее исчезновением.
Прошла неделя. Дорж ежедневно ходил к Дарийме, но неизменно натыкался на запертую дверь. Он возвращался домой хмурый и подавленный. Если Дарийма не объявится, придется ее разыскивать. Мало ли какое несчастье могло с ней произойти! Оставаться в неведении Дорж больше не мог.
Между тем жизнь в Налайхе шла своим чередом. Сейчас повсюду царило большое оживление — приближалось двадцать пятое декабря. Двадцать пятого декабря тысяча девятьсот двадцать второго года каменноугольная шахта в Налайхе была национализирована Народным правительством революционной Монголии и стала функционировать как государственное предприятие. С тех пор этот день ежегодно отмечается в стране, как День монгольских шахтеров. К нему готовятся заблаговременно — берут повышенные социалистические обязательства, соревнуются за увеличение производительности труда. В Налайхе стало традицией отмечать этот праздник высокими трудовыми успехами. В нынешнем году ко Дню шахтера были приурочены торжественные проводы на пенсию старейшего шахтера, доброго друга и наставника большинства молодых рабочих — Бадрангуя.
