Кажется, мы вернулись в жилую комнату. Он достал откуда-то большую папку с гравюрами, гравюры привез Эрнст Неизвестный. К стыду своему не могу вспомнить, что именно, может быть, серию «Достоевский». Помню только, что гравюры были словно опалены отчаянием, гневом, чувством катастрофы, от них исходил пафос протеста против неведомой силы, злобной и жестокой. Но как свободно понимал Михаил Михайлович язык дерзкого искусства авангардиста. Неизвестный ему нравился – впрочем, чему удивляться. В его долгой жизни был Витебск, а значит, так или иначе и Казимир Малевич, и Марк Шагал. В Москве шуршал деликатный шепот, будто в Елену Александровну был влюблен Шагал, она же выбрала Бахтина. Слух этот обладал серьезностью мифа. Мне никогда не приходило на ум проверить.
Она все так же прозрачной тенью скользила, прижимаясь к стенам, очень редко включалась в общий разговор.
…Говорили об авангарде. О том, как пробивала задушенная память о Мейерхольде глухие годы запрета и забвения. О том, как Мейерхольду была нужна – да просто необходима! – комедия дель арте. Как этот старинный итальянский площадной театр оказался необходимым режиссеру при прорывах в новое искусство, по сути в будущее. Вспомнили Вернон Ли – это маски спасли Италию, когда ей грозило исчезнуть с карты Европы…
Михаил Михайлович говорил про веселую инфернальность персонажей итальянского площадного театра, инфернальность придавала фиглярству уличных комедиантов глубинное измерение. У них где-то есть бесенок, кажется, Аллекино…
Вдруг мой Павел, до того молчавший по причине непробиваемой застенчивости, что-то уточнил в этом пункте разговора взрослых, про того самого бесенка. Бахтин сказал с удовольствием – как это хорошо, когда такой молодой человек… Знания…
– Нет-нет, – испугался мой школьник, – никакие это не знания, просто я с детства любил рассматривать гравюры Доре к «Аду» Данте.
Увернулся-таки от похвалы будущий профессор, историк медиевист. Наш разговор стал легок настолько, что сегодня мне не верится – неужели я осмелилась привезти ему свои страницы, увы, столь далекие от совершенства. Боюсь, что-то в этом роде имело место. Во всяком случае разговор шел «по тексту».
Среди прочего Бахтин сказал с неожиданной жесткой резкостью:
– Самое губительное – это подмена мистерии митингом. Хуже митинга на театре ничего быть не может.
