Каждый раз, как он это делал, я пыталась оглянуться, но все поле зрения заволакивала теплая дышащая тьма. А в последний раз я не увидела ничего кроме нее. Попыталась позвать Демона, вообще что-то сказать, но голоса не было. Оставались лишь рваные края разреза, которые я ощущала губами и я продолжала пить, пока и они тоже не растворились во тьме.
Она обняла меня.
Тьма.
У нее не было тактильности, но я чувствовала тепло и давление. У нее не было звука или цвета, но я знала, что она темная, глухая, обволакивающая. Я знала ее запах. Запах солнца — когда весной выходишь на высокий холм, облитый солнцем, и трав или цветов на нем еще нет, земля сухая, ветер не дует — и вот этот запах и есть он. А запах тьмы — то же самое, но вывернутое. И еще он заползает в тебя, просачивается как вода, проникает сквозь кожу, всасывается и заменяет собой все, что внутри тела.
Все становится тьмой. Очень мягкой и сладкой, густой нежной тьмой. В которой хочется остаться.
Как ни странно, присутствия Демона там не ощущалось. Демон был резким, насмешливым, веселым и злым. Всего этого не было в том месте — или состоянии — в котором я оказалась.
Наверное, так мир выглядит для ребенка в утробе матери, пока он еще не вырос достаточно, пока там не тесно и он плавает внутри, ничего не ощущая, кроме любви и принятия.
Вот это состояние — оно стоило всего. И крови отданной, и крови забранной, и издевательств Демона и его поведения. Всего. Неужели это он называл «тяжелым» для меня переходом?
Ничего-то он не понимает.
Я так думала еще некоторое время. Сколько — не знала, потому что времени как такового в моей тьме не было. Мы стали с ней едины, у меня пропали все желания и стремления. Да и забот не стало. Вот бы тут остаться навсегда…
Но каждая беременность заканчивается родами.
Возможно, ребенку страшно рождаться, но пока его мир содрогается, выталкивая его наружу, он успевает смириться.
Даже при кесаревом сечении есть время, чтобы понять, что как прежде уже не будет, и с болью и шоком, но привыкнуть.
Тьма же отпустила меня мгновенно.
Вот я нежусь в ней и забываю даже собственные мысли.
А вот стою голая под выжигающим солнцем Камбоджи на лестнице, ведущей к вершине храма.
Вокруг, насколько хватает взгляда, расстилаются джунгли. Небо над головой белое и пустое. Под ногами темный камень, шершавый и грубый.
И кожа болит от солнца, от прикосновения к камню, от того, что ее больше не ласкает тьма.
И глаза болят от света, от необходимости быть открытыми, от ярких красок.
