Что, к ебене фене, с ним стряслось? Отравление? Ранний токсикоз? Почему больница и капельница, почему было так ужасно плохо, а теперь — нет? Почему папа явно долго плакал и так выглядит?
И главный вопрос — что с ребенком? Нежеланный плод до сих пор внутри, или?..
Разбудить папу и спросить показалось пареньку самым верным решением.
— Пап, — окликнул он, завозившись в попытке немного приподняться. — Папа!
Собственный голос показался чужим — некое хриплое карканье, зато спящий родитель мгновенно подорвался.
Несколько секунд мужчина непонимающе хлопал припухшими, покрасневшими веками, после глухо охнул и бросился обнимать сына.
— Ваня, — залепетал, через всхлипы. — Ванечка, мой родной… Ты очнулся… Теперь все будет хорошо, Ванечка…
Бормотание ревущего в тридцать три ручья омеги абсолютно ничего для Вани не прояснило, кроме того, что он, Ваня, похоже, серьезно заболел. Чтобы обычно спокойный и уравновешенный папа бился, хватаясь за его руки, в истерике?!
Чувствуя, как из самых глубин души поднимается грозящая затопить разум паника, парнишка и сам, невольно, расплакался, затряс папу в ответ и тоже залепетал похожую испуганную несвязицу.
Такими их обоих и застал вошедший без стука врач — цепляющимися друг за друга и буквально подвывающими на два голоса.
Успокаивались омеги долго, не без помощи лекарств. Папу в конце концов увел кто-то из медбратьев, Ваня же уплыл в крепкий химический сон без сновидений.
Спал парнишка до утра. А когда проснулся, в палате вместо папы сидел отец, мрачный и усталый, заросший, минимум, четырехдневной щетиной. Видеть отца небритым Ваня не привык, а седина в его висках поразила омежку в самое сердце.
Да что такое с ним, если родителей узнать нельзя?! Он умирал, что ли? Кто-то уже объяснит внятно, не пугая, или нет?!
Заметив, что Ваня открыл глаза, отец встрепенулся и облегченно разулыбался.
— С возвращением, сыночек, — выдохнул, и наклонился обнять. Сухие губы альфы прошлись по лбу нежным поцелуем, а в груди у омежки сначало плотно, звеня, напряженно сжалось, словно пружина, а потом рванулось наружу. Вместе с криком.
— Отя! — парнишка заметался в обнимающих руках отца. — Отя, что со мной?!
Истерика накрыла и заставила, скуля, впиться в отцовские плечи так сильно, что несколько ногтей обломалось.
— Отя!!! Пожалуйста!!! Скажи!!! Что! Со! Мной!!! Скажи!!!
Альфа сгреб сына в охапку, притиснул к себе плотно-плотно и закачал, как маленького, целуя, куда попадется — в нос, в глаза, виски и щеки, заплакал.
