— Как ты собираешься выжить, если даже не знаешь, что это такое?
Еще одно пожатие плечами и новая обертка падает на землю.
— Я занимаюсь этим всю свою жизнь, — голос Уэса снова тихий, и на этот раз его глаза не смотрят на меня, когда он говорит.
Что-то внутри меня скручивается от его признания, и я понижаю свой голос, чтобы соответствовать настроению своего похитителя:
— Значит, ты, типа, сервайвелист>1?
— Точно, — это слово звучит резко и твердо, как будто он не хочет говорить об этом.
Меня это вполне устраивает. Я эксперт в том, чтобы не говорить о дерьме. Или вообще иметь с ним дело, если только мне не приходится.
Я прислоняюсь спиной к перилам и вскрикиваю, когда те вещи, которые Уэс запихнул мне в майку звякают, ударяясь о желтые металлические столбики — уголок одной упаковки вонзается мне в позвоночник, а другой врезается прямо в попу через пижаму:
— Ой! Черт! Больно!
Раздраженно фыркая, поворачиваюсь к ублюдку спиной и вытягиваю майку из штанов, позволяя всем его драгоценным припасам упасть ему на колени. Уэс тихо смеется, и я смотрю на него через плечо.
Большая ошибка.
Мужчина в гавайской рубашке улыбается, глядя на инструменты, которые я только что вывалила на него, как будто это рождественское утро. Над его высокими скулами порхают длинные и темные ресницы, прядь мягких каштановых волос выпала из-за уха, и все, что я хочу сделать, это забраться к нему на колени, чтобы он, посмотрел на меня так же.
Но зеленоглазая модель с обложки этого не сделает, потому что, в отличие от фонарика, карманного ножа, пачки зажигалок и открывашки, я — инструмент, который уже использовали. Уэс получил свою еду, и в любую минуту он выбросит меня, как все эти обертки на земле под нами.
За перилами, позади Уэса, мои глаза улавливают движение на другой стороне площадки. Только что приехала пожилая пара, и каждый из них раскачивает маленького ребенка на качелях. Дети хихикают и дрыгают ногами, совершенно не обращая внимания на мусор и мрачную обстановку вокруг них, но пустые, мертвые, затуманенные взгляды их родителей говорят сами за себя.
Через три дня они будут смотреть, как умирают друг у друга на глазах, и единственное, что могут сделать — это оставаться под кайфом и стараться не плакать перед детьми.
Я отрываю взгляд от них, и вся моя боль начинает подниматься на поверхность. Каждый удар и пинок, который получила этим утром, дает о себе знать. Я знаю, что вот-вот последует — Уэс объявит, что во мне больше не нуждается, — кровь огнем обжигает мою кожу. Каждая потеря, которую я перенесла, и все те, кого я знала, пытаются прорваться сквозь воздвигнутую в моей голове стену, причиняя мне боль.
