Он хмыкнул.
— А у тебя амбиции, что ль?
— Не, но у меня мать без бати осталась и брат инвалид Афгана. Надо как-то в себя прийти быстро.
Мужик Дима задумчиво кивнул. И я обрадовался так, словно его наебал. Вот он обо мне хорошо подумал, что я семью кормлю, что я славный парень, надежда клана Юдиных. Понятия не имел, сколько от меня проблем бывает.
Я по детству называл это "притворяться Юречкой". Игра такая, где я побеждаю, когда кто-нибудь принимает меня за человека ответственного, серьезного и надежного.
Ехали мы полчаса, может, чуть больше, но успели как-то страшно подружиться, так, что мне до слез не хотелось расставаться с мужиком Димой — очень добрым мужиком. Я уже все знал про его дочь, про его сына, про то, как он хрупкие грузы аккуратно перевозит, и что все его за это хвалят.
Я ему тоже чуть-чуть порассказал, но так, чтоб из образа своего не выбиваться. Ну и вот, довез он меня до Ебурга, как какой-нибудь там Харон, и дал я ему вместо двух монеток со своих глаз — пять пачек порошка стирального.
Тут-то, в Ебурге, людей побольше было, и как-то они изменились. Город был старый, а люди в нем — новые, какие-то другие сразу же лица с какими-то иными глазами. Короче, прям меня проняло. В воздухе что-то такое витало, не объяснишь даже. Как-то все мы уже понимали, что по-старому не будет, и хватали нас страх с восторгом. Вроде может стать очень плохо, а вроде и может стать очень хорошо. Пятьдесят на пятьдесят, как, говорят, встретить на улице динозавра — либо да, либо нет. И всех какой-то мандраж охватил, люди очень громко говорили, вот что я помню. Оставаясь еще в социалистических уродских тулупах, люди уже сверкали новыми, капиталистическими выражениями на лицах. Такая, знаете, хитринка у всех появилась, голодная, лисья расторможенность. И я знал, что тоже такой.
А Ебург, он за этим всем не поспевал, он оставался еще Свердловском, когда жители его уже на низком старте ждали рывка в новый мир. Все те же охуистически массивные здания, все то же упрямое бездорожье, звенящие пронзительно трамваи и старые вывески "спорттовары", "хозтовары". Даже эмблемы советские с серпом и молотом еще не везде поснимали, но вот на жилых домах болтался иногда российский, непривычный триколор. Тут ж Ельцин карьеру начинал — колыбель демократии, понимаешь.
Еле тащились по плохо убранному снегу желтые, печальные автобусы — но город жил же ж! Я постоял у гостиницы "Свердловск", где меня высадил мужик Дима (я так заказал, чтоб символично), и мне страшно хотелось курить, но, и это здорово, было совсем не до еды.
