По прозванью человеки | страница 15



Её глаза — как глаза иконы.
Его любовь — словно код Симсима.
Ему открыты её пенаты; она и речка, и переправа…
А он — женатый. Совсем женатый. Хотя об этом не стоит, право.
Ей больно думать: с чужим-то мужем!
Но быть одной многократно хуже.
Иначе — темень. Иначе — стужа в соседстве с Цвейгом и Грэмом Грином.
Весь свет окрестный сошелся клином
на нём. Ей больше никто не нужен.
Они читают одних поэтов, не любят танцы и папиросы.
И нет у них никаких ответов на заковыристые вопросы.
Слегка помялась его рубашка.
Его ждёт дома дочурка Машка.
Сказать, что всё это рай — натяжка, и это будет звучать манерно.
Но без него ей настолько скверно,
что даже думать об этом тяжко.
Цветочки в вазе. Дивана мякоть. Конфет вчерашних сухая сладость…
Она давно отучилась плакать, ведь слёзы — слабость. Нельзя, чтоб слабость.
В колонках тихо играет Брубек.
Зубная паста. Всё тот же тюбик.
Они в чужие дома не вхожи. Их нет в театре, в кино и в клубе.
Зато она его очень любит.
И он её очень любит.
Тоже.

Август

Мы, наверно, могли бы увидеться в Триполи,
мы, наверно, могли познакомиться в Лагосе —
но другие для нас вероятности выпали
посреди пустоты в умирающем августе.
В нас так много случайного, столько досужего,
прозаичные сути с налётом мистерии…
Но сплели мы из воздуха странное кружево,
нарушая закон сохраненья материи.
Говорят, всё пройдёт, всё однажды изменится —
так пророчит статистик, так думают гении…
Но сейчас ты моя добровольная пленница
в остановленном нами прекрасном мгновении.
Мы с тобою вдвоём вязью, в воздухе свитою,
переписаны намертво. Набело. Нагусто.
Чтобы слиться могли с очарованной свитою
уходящего прочь Императора Августа.

Кусочек ночи

Она застряла в обрывке прозы.
И, полный сил,
смешал ей дождик с водою слёзы
и тушь размыл;
размыл и умер, упал на город,
на землю лёг
вне всех прогнозов и умных споров,
вне подоплёк.
Вся жизнь её — как нелепый ребус,
как чёрный лёд.
Вдали последний ночной троллейбус
копытом бьёт.
Она застряла в промокшем сквере,
в сырой листве…
А этот город слезам не верит,
под стать Москве.
Остатки капель стучат уныло
в стекло и жесть.
Она застряла меж тем, что было
и тем, что есть.
Мне не помочь ей, ведь сам себе я
не смог помочь…
А с неба смотрит Кассиопея,
буравя ночь.

Времени нет

Не надо ни плача, ни крика. Остался невзятым редут.
И наши часы — посмотри-ка! — давно никуда не идут.
Настала финита и баста, запрет на вращенье планет.
Сюда б романиста-фантаста: мы есть, только времени нет.
И в воздухе — прежняя нота, дыханье всё той же зимы…