Дочь Анна сидела у окна и вышивала на льняном холсте шёлковыми нитями Богоматерь. Говорят, что эта мода на вышивание началась ещё со времён легендарной Феодоры. Она из проститутки превратилась сначала в белошвейку, а затем в василису. Хотя на самом деле, Феодора больше занималась своей внешностью, что бы удержать возле себя своего Юстиниана. Вот и она, Феофания, зачем искала своего Юстиниана? Правила бы страной одна до совершеннолетия Василия. И сейчас бы ещё, наверное, какой-то вес при дворе имела. Нет! Ей любовь была нужна!
Анна воткнула иголку в холст, встала на встречу к матери.
— Привет тебе, мамочка.
— И тебе привет, доченька.
— На тебе лица нет, мама. Что случилось?
— Радость, — со слезами в голосе сказала Феофания. — Ты выходишь замуж.
— Замуж? За кого? Я готовилась уйти в монастырь. А к замужеству я не готовилась.
— К замужеству, доченька, любая девушка всегда готова. К монастырю не каждая, а к замужеству — каждая.
— Я так не думаю.
— Но это так.
— И за кого?
— За архонта скифов Владимира, сына Сфендослава.
— За варвара и язычника?
— Он крестился и обещал крестить всю свою землю, если ты станешь его женой. Это богоугодное дело.
— Богоугодное? Это ТЫ так говоришь?
— А кто тебе должен так сказать? Афанасий Афонский?
— Да. Без его благословения — даже и не думайте! Я лучше в Босфоре утоплюсь!
— Да что ты такое говоришь, доченька? Хорошо, я пошлю на Афон к игумену Афанасию.
— Это не обязательно. Игумен в Городе. У него Божий дар не только умиления, но и предвидения. Он благословит — пойду.
А сама надеялась на обратное, что Афанасий категорически запретит.
Послали за Афанасием Афонским.
— Помнишь, мама, ты в детстве, там, в Армении, рассказывала мне сказку о жене пса? Как Господь одну принцессу вёл, вёл по пустыне, пока не привёл к хижине, где жил пёс. Она его полюбила, и он превратился в прекрасного царевича?
— Конечно, помню, — сказала Феофания.
— Ты думаешь, что варвар, приняв Христову веру превратиться в прекрасного царевича?
— Я на это надеюсь, доченька.
— Но это сказка!
— Надо верить, дочь.
Афонский игумен вошёл в развивающихся чёрных одеждах, поднял Анну с колен. Она приложилась к руке Афанасия.
— Батюшка …
— Всё знаю, доченька — промолвил игумен.
По доброму лицу его текли слёзы, а на устах блуждала улыбка радости.
— Смирись, доченька. Крест на тебе такой. Смотрю я на тебя, и такое берёт меня умиление. И не нарадуюсь за тебя, и печалюсь о тебе. Благословенна ты в жёнах и благословенны плоды чрева твоего!
