Но как следует подумать ему не дали.
— Вот, смотри… — Юкинага сунул ему в руки лист, исписанный примерно до середины. Половина строк была густо замазана тушью.
— Это… черновик. Я не умею писать подобные письма… и об этом тоже хотел попросить тебя. Помочь с этим.
Хидэтада взял лист и стал медленно читать.
— Вот оно что… — наконец медленно проговорил он.
— Ну… да.
— Понятно. Ты хочешь рассказать господину Като о своих чувствах, опасаясь, что…
— Да нет, не в этом дело! — Юкинага отчаянно замахал руками. — Я… да, я хочу, чтобы он знал о моих чувствах, но более всего я хочу поддержать его. Я не могу быть с ним рядом, хотя этого мне бы хотелось больше всего. Но я не хочу, чтобы он думал, будто я оставил его. И не только я… Ты же понимаешь?
— Хм… мне кажется, что понимаю… — Хидэтада протянул листок обратно и слегка наклонил голову:
— Я благодарю тебя за доверие. Ты хочешь, чтобы я помог тебе написать это письмо и передать его господину Като? Так?
— Да. Понимаешь… Я хочу сказать о своих чувствах, но не хочу при этом выглядеть нелепо. Я старался написать… но… ты сам видел, что выходит.
— Эти строки очень тронули меня, Юкинага.
— Вот именно.
Юкинага отвернулся. Он не знал, как еще объяснить. Ему казалось, что Хидэтада вот-вот рассмеется или скажет какую-нибудь колкость. Что же, он был к этому готов.
— В таком случае… — Хидэтада подошел к нему сзади почти вплотную, — я снова напоминаю, что ты обещал много вкусной еды, красивых девушек и даже вино.
— Да-да… — Юкинага стремительно обернулся, едва не столкнувшись лбом с Хидэтадой, — я сейчас отдам распоряжения.
— Займись этим. Но прикажи, чтобы вино принесли сразу и прямо сюда. Я категорически отказываюсь писать любовное письмо Като Киёмасе на трезвую голову.
* * *
Хидэтада медленно подошел к резным золоченым ступеням просторной веранды, опустился на колени и склонился в глубоком поклоне, ощутив кожей лица тепло нагретого солнцем дерева.
— Хватит считать лбом ступеньки, Хидэтада. Лучше взгляни, какая чашка!
Хидэтада поднялся, присел на самую верхнюю ступеньку и протянул руку. Тяжелая округлая чайная чашка легла в его ладонь.
— Она… восхитительна, ваша светлость. Ее форма настолько совершенна, что, взяв ее в руки, не хочется выпускать. И эти едва заметные потеки глазури — они словно говорят о несовершенстве всего сущего, что только подчеркивает ее изысканную красоту. Но даже она не способна сравниться своей красотой и изысканностью с этим великолепным чайником, на который можно смотреть часами, не отрывая взора.
