Нарушая законы этикета и приличия, Вольный заговорил первым, обратившись к лаймеру:
— Одна из групп доктора Чвеззы занималась разработками осмотической витализационной жидкости, способной при наличии фрагментарного образца постепенно восстановить первоначальную структуру поврежденного биологического объекта, — отбарабанила Фелиция, явно потратившая на раздумья и планирование не одну неделю и не один месяц.
Лаймеры отыскали ровный участок, разлеглись, вытащили пропитанные маслом свертки с ноздреватыми лепешками и дружно зачавкали. Корноухий неуверенно протянул один из свертков охотнику. Тот и не подумал отказываться — в пути никогда не знаешь, когда удастся спокойно перекусить в следующий раз. Тесто оказалось плохо пропеченным и липло к зубам, но в недрах лепешки спрятались плотные стручки с приятным жгучим привкусом.
— Ксеномедицина, — с легкой укоризной в голосе произнесла Фелиция. — Никто не сравнится с калхи в области изучения и излечения тяжелых случаев болезней иноземцев. Если кто и мог извлечь эмбрионы скульд, сохранив жизнь носителям, так это калхи. Мысли о Забвении стали нашей соломинкой надежды в бушующем море отчаяния и безнадежности. Все пошло не так, как мы наспех распланировали. Нам удалось сбросить с хвоста погоню, но лишь потому, что нас подхватил и увлек глубинный шторм. Пространство в Провале живет по собственным непостижимым законам, выворачиваясь в петлях обратного времени и завихрениях преобразующейся материи. Удирая, мы взломали сейфы в лаборатории Чвеззы. Выгребли весь хранившийся там кварцолит, наполнили баки нашего челнока топливом, но запасов оказалось недостаточно. Энергия моей жизнедеятельности получается от экстраполяции кварцолитов, так что Йонге вынул их из меня и переставил в приборную панель ракеты. Мы ликовали, обретя свободу, и пришли в ужас, найдя на борту всего лишь десяток аварийных пайков с белковыми галетами таульгар. Они отвратительны на вкус, но выбирать не приходилось. Ракета почти не поддавалась управлению, Йонге не мог сориентироваться и рассчитать курс. Мы летели в железном ящике неведомо куда, не сознавая: мы все еще мечемся в Провале, вырвались за его пределы или провалились на изнанку галактики? Сформировавшиеся эмбрионы начали рваться наружу, и только тогда мы поняли, что Рудольф тоже заражен. Он скрывал это до последнего, чтобы друг не отвлекался от управления кораблем, тревожась за него. Мы поняли, что не доберемся до Забвения или какого-нибудь обитаемого мира. Обреченные на посмертную вечность в безмолвии Эфириума, мы делали вид, якобы ситуация полностью под нашим контролем. Йонге выдвинул рискованную идею: воссоздать канал эмпатической связи между пребывающим в утробе эмбрионом и объектом-носителем. Мозг альясов огромен и восприимчив. Вероятно, он в состоянии уместить в себе и сохранить психоментальную матрицу хумансоо...
