Едешь по черноземным проселкам и часто видишь, как дорога делает петлю — обходит овраг. А он растет. И дорога, по которой постоянно ездят и агроном, и местный председатель колхоза, отступает петлею все дальше в поле. Скорость роста оврага известна: три метра в год. Кто пролетал над степными районами на самолете, видел эти растущие язвы земли. Ежегодно десятки тысяч гектаров бесценной плодородной земли оврагами пожирается. Можно ли этот процесс как-то остановить? Можно. Деды и прадеды наши в начале этого века в головах оврагов ставили кирпичные кладки или хотя бы плетни. Кладки по сию пору целы и свидетельствуют: работа была не напрасной. Казалось бы, с приходом в хозяйства техники обуздать овраги нетрудно. Нет. Землю оврагам сдавали без боя и повсеместно. А восполняли потери «поиском резервов» пашни.
На воронежских землях особенно преуспел в этом руководитель, повсеместно ставший известным тем, что ввиду приезда высоких гостей приказал прикатать к земле рельсом неубранный урожай кукурузы. Громкий скандал, однако, не помешал «имениннику» остаться на месте и ревностно искать земельные резервы там, где элементарная грамотность делать этого не позволяла. Были распаханы под урез поймы маленьких речек, были осушены все болотца, питавшие речки. Сами реки спрямлялись, превращались в каналы, канавы. Восставший против этих грозивших бедою деяний агроном и писатель Гавриил Троепольский был объявлен в области человеком, «не понимающим государственных задач». И жилось, я знаю, в Воронеже ему неуютно.
Жизнь быстро рассудила, кто в этом споре был прав. В 1970 году я предпринял маленькое исследование — прошел от истока до устья по речке Усманке, на которой прошло мое детство. То, что увидел, меня потрясло. Река, на плесах которой во время войны тонули лошади и неводами ловили рыбу, текла теперь жиденьким ручейком. В тех местах, где были когда-то лески, болотца, нависавшие над водой лозняки, не было теперь ни единого кустика, ни единого деревца. Лугов тоже почти не осталось. Пашня местами подходила к самой воде. Местами побуревшую пашню успели уже бросить, и на ней росли лишь мать-мачеха и колючки. Ни одной мочажины, ни единого ключика не текло в реку. Местами можно было только угадывать руслеца пересохших ручьев. Река лежала раздетая, беззащитная. Берега, обозначавшие прежнее русло, теперь заполнены были смытым песком. И только посредине песчаной реки текла вода, временами столь мелкая, что были видны спины пескарей, убегавших от моей тени. У родного села Орлова я увидел тракториста, пахавшего заливной луг. Пыль бурым холстом повисала в том месте, где обычно по осени лежали туманы. Я поздоровался с трактористом и спросил: что собираются тут посеять?
