Пожалуй, сравнение с пирожными для дыма было все же весьма и весьма отдаленным: к вони паленой резины, и без того не слишком походившей на аромат шоколадного крема, отчетливо добавлялся отвратительный запах паленого мяса. Мигель вдохнул, сморщившись, воздух, и закашлялся. В груди свистело - давал о себе знать хронический бронхит. Если к тому же знать, что эта горящая плоть принадлежала самому людям - на рвоту потянуло бы обязательно. Не тянуло лишь потому, что за этот месяц с лишним можно было уже вдоволь насмотреться и нанюхаться чего угодно. Ну, и помимо всего прочего, рвотный рефлекс начисто пропал куда-то. Ему оставалось только позавидовать: Мигель и сам бы с удовольствием куда-нибудь пропал бы - без разницы куда, лишь бы подальше от горящего автомобиля. И все же, стиснув свои зубные протезы так, что дантист, которому он когда-то отвалил кучу денег (это были еще старые добрые песеты а не эти квадратные евро) наверняка неодобрительно поморщился бы, он тормознул возле автомобиля. Следовало бы, конечно проверить кузов пикапа - взять, то, что ребята везли с карьера и давать отсюда деру. Может быть, он успеет и у парня действительно появится шанс. Да, так и следовало бы сделать, и огонь должен вот-вот охватить и кузов..., вот только и Санчес и Иван были его друзьями, а из-за машины доносились звуки, больше всего похожие на чавканье.
Мигель попытался сглотнуть слюну, но во рту пересохло, будто в пустыне. Тем не менее, он все же вспомнил, что когда-то сражался под Гвадалахарой и, сжимая в руке вытертую добела "Астру", шагнул в клубы дыма. В груди болезненно ныло, отдавая в левую руку. Почти 90 - это все же не шутки. Осторожно подойдя к машине, он попробовал заглянуть лобовое стекло - в салоне никого не было..., и что немаловажно - ничего. В смысле - ничего из того, за чем ребята полетели ночью в эту чертову Эстурию. Стреляные гильзы - винтовочные и от дробовика, смятая бумажка от Сникерса, бутылка с водой, карабин Санчеса, выскочивший из зажима а еще кровью все было залито здорово. Переступая приставными шагами, он обогнул капот и остановился, все так же сжимая челюсти до хруста, а рукоять пистолета - до побелевших костяшек кистей. Иван лежал на земле, полностью вывалившись из машины. Руки его были безжизненно раскинуты, одна нога заломлена вправо под совершенно диким углом. Лица не было видно - и это было к лучшему - потому что над лицом Ивана склонился Санчес. Вернее то, что когда-то было Санчесом. Уже и не узнаешь, что все таки у них случилось - Санчес нарвался на укус, Иван не справился с управлением, а, может у кого-то из них на обратном пути случился сердечный приступ - если так, то скорее всего это случилось тоже с Санчесом - ясно во всяком случае, что он то точно был п е р в ы м. Сейчас он жадно обгладывал лицо бывшего друга, совершенно не обращая внимания на то, что его спина превратилась в сплошной черно-багровый струп. От камуфлированной куртки, в которой он уехал в Эстурию, остались обугленные лохмотья. Белоснежные волосы, которыми он так гордился, и тщательно ухаживал, тоже сгорели почти начисто, кожа на затылке и темени лопнула, и в рану проблескивал голый череп. Паленым мясом и волосом вблизи смердело вообще отвратно и, тем не менее - знакомо, хоть Мигель и не думал когда-либо услышать снова этот запах: тошнотворную смесь горелой плоти, синтетики и бензина. Точно так же, помнится, воняло возле того танка, итальянского "Фиата", кажется, который как в тире расстрелял русский БТ. Вот только итальянский танкист, свесившийся из люка, был уже не опасен...
