Небо яснеет и яснеет. Четыре часа утра. Сейчас в подсолнухах рождаются сладковатые молочные семечки. Ночь еще вязнет в недвижных кронах тополей и клубится у заборов. Воздух весом и терпок. Его можно пить: мелкими капельками он оседает на щеки и губы.
Всю дорогу домой мне хотелось дурачиться. Мне было легко, словно я только что родился. Я тормошил мать, шутил и, сам не зная чему, смеялся. А мама шла рядом, задумчивая и притихшая...
— В чулане, Сенечка...
— Тату, зовите, — помог я ему. — Это хорошо, что люди будут.
Я обулся в тапочки. С непривычки в них так легко, словно босиком.
— Добрый вечер, соседка. С гостем тебя!
— Смотри, Сеня... Как тебе лучше, тапочки — самая обувь для степи. Да и сапоги целее будут...
Еще ничего не понимая, мама вышла на улицу, держа в руке серую книжечку. Она посмотрела на меня.
— На вот, сынок. Почеши, почеши — голова дово-о-льная станет...
— Вот, маманя, смотрите — тут написано, сколько мне заплатили. Вот тут, — тыкал я пальцем в расчетную книжку. — Вот тут, вот...
Мы пили вино и закусывали селедкой. Федор, доставая вилкой селедочный хвост, спросил меня:
— Уж больно вы похожие, — прошептала она.
1
Мы обнялись. Щека у него была твердой и колючей. Его мокрые волосы коснулись моего лица — отец только что умывался. У нас одинаковые волосы — прямые, свисающие на лоб, соломенные. Только у отца они поредели и сделались сивоватыми. А высоко подбритые виски его стали совсем седыми. Отец взял меня за плечи и повернул к свету.
В эти дни отец не обедал дома и возвращался из механической поздно. Мама сказала:
— Да пойдемте же, — взмолился я.
Я нашел гвозди, подобрал молоток. Пора было уходить. Но я все медлил. Мне показалось, что никогда я не понимал отца своего так хорошо, как сейчас. И не только отца. Сердце у меня билось тревожно...
Среди эмалированных мисок и тарелок с милыми голубыми цветочками на дне, среди яиц и желтого прошлогоднего сала, рядом с щедро нарезанной селедкой, две эти позолоченные заграничные гостьи чувствовали себя неловко. Их содержимое мерцало угрюмыми огнями. Отец потоптался вокруг стола и потянулся за кепкой.
В соседней комнате разговаривали. Ступая босыми ногами по прохладным половицам, я ощупью нашел выход из спальни. Голос отца я узнал сразу — он не умеет говорить тихо.
— Здравствуй, Герасимовна. Не помешаю?
Я разжал пальцы. Перепел секунду стоял не шевелясь. Коготки у него были острые. И вдруг — я даже отдернул от неожиданности руку — он подскочил, скатился кубарем и, подпрыгивая, исчез в траве...
