Дождь размеренно стучал по земле. Каждая капля, сорвавшаяся с неба, казалось, с огромным облегчением падала на землю и, разлетаясь на осколки, превращалась в водяную пыль. Однообразно серое небо не пропускало ни малейшего луча солнца. Мутно-прозрачный туман обхватил город, будто тисками. На крыше девятиэтажки стояли двое. Они вглядывались в сумрак и молчали. Потом один из них, молодой, поморщившись, сказал:
— Сплошная серость…
В идеальных до тошноты чертах его лица читались мужественность и вызов. Прядь угольно-черных волос падала на лоб, рассекая лицо до подбородка. Он стоял у края крыши, держа руки в карманах строгих брюк. Дождь становился сильнее. Порывы ветра бросали стены воды на крышу. Мокрая рубашка незнакомца облепила плечи и белым пятном мерцала в полумраке.
Молодой человек отвел прилипшую к щеке прядь волос и заправил ее за ухо. Потом подставил ладонь дождю. На указательном пальце сверкнула массивная печатка: черный прямоугольник, с выжженным на нем сигилом.
Левая рука по-прежнему оставалась в кармане. На мизинце ее пряталось само воплощение искусства: переплетенные золотые нити выталкивали изнутри темно-фиолетовый полудрагоценный камень.
На шее у незнакомца было несколько амулетов: кулон со знаком весов, символ постоянного внутреннего противоборства; связка китайских монет, каждая из которых имела собственный тайный смысл, спрятанный в древних иероглифах; и египетский ключ жизни, гладкий, будто отполированный, и блестящий, как лезвие ножа.
— … серость и ненависть людей к собственной судьбе.
Свои слова молодой человек обращал к мужчине, одетому по-летнему легко и небрежно, к тому же босому. Ему было лет сорок, и даже седые волосы не старили его.
— Ты сам виноват в этом, — ответил тот. — Но ты не прав. Я еще чувствую здесь свет.
— Свет? — усмехнулся черноволосый молодой человек. — Он давно иссяк. Остались только страх, боль и зло. Противно смотреть…
— Ничего уже не изменится, — устало заметил босоногий мужчина.
— Не изменится, пока ты не примешь меры, Игнатиус! — безразличие собеседника раздражало молодого человека.
Звук требовательно произнесенного имени заставил Игнатиуса вздрогнуть. Уже много лет он не слышал его, тем более сказанного подобным тоном. Еле заметная улыбка тронула сухие губы, но он постарался скрыть ее.
— При чем здесь я? Я Хранитель Стихий, а не скоморох, веселящий людей, — Игнатиус знал, кто стоит перед ним. Его не обманули бы и тысячи имен Диония. Истинное имя, сокрытое от всех, на забытом языке означало «Рожденный светом». В его владении находился и человеческий мир, и Пустынные Земли.
