«Надо выбрать из двух пригласительных. Какой дизайн больше нравится?»
Да все сговорились, что ли, целый день портить мне настроение?
«Второй», — ответила я и уже который раз за день тяжело вздохнула, — похоже, плюсквамперфект** в моей жизни никогда не настанет.
Когда я вернулась, Морозова на кафедре уже не было. Зато, кроме Бесединой, там сидели Томашевский и Соловьев. Борис Александрович Томашевский был высоким грузным мужчиной с седыми волосами. Он занимался постмодернизмом. А Соловьев, маленький и щуплый, преподавал античную литературу, как и Беседина.
А потом я повернула голову и увидела ЕГО. Вмиг все проблемы вылетели из головы — и пригласительные, и мой недавний позор.
После перестройки главного корпуса кафедра мировой литературы состояла из двух комнат. В одной стояли стулья, шкафчики и столы — все, что нужно для работы. Во второй, смежной — небольшой диван, столик, пара кресел и огромный стеллаж с книгами.
И вот сейчас дверь в смежную комнату была открыта. А в стеллаже находился ОН.
— Лист иллюминированного Евангелия из Кентербери. Тамара Михайловна завещала кафедре. Денис Сергеевич передал сегодня, — сказала Беседина, перехватив мой взгляд.
Я заворожено уставилась на полку.
Здравствуйте, меня зовут Виктория Горячева, и я — кинестетик***. Точнее, маньяк-кинестетик.
Впервые эта "особенность" обнаружилась у меня несколько лет назад, в Лувре. Мы тогда ходили по многочисленным залам, и родители задержались в одном из них, а я пошла вперед и вдруг очутилась в полном одиночестве в помещении, где висела картина Яна Ван Эйка «Мадонна канцлера Ролена». Вживую она оказалась такой маленькой!
Вначале я на несколько минут застыла. Потом меня почему-то бросило в жар, во рту пересохло, по телу пробежали странные мурашки, а затем — сама не знаю, как такое произошло — я стремительно подалась вперед и коснулась пальцами плаща мадонны.
— Вика, ты что творишь! — все, что я помню после — это как мама в ужасе оттаскивала меня от картины. — Сейчас скандал будет, полицию вызовут!
На удивление, ничего не произошло. Мама осторожно вывела меня из зала. Сердце бешено колотилось, и я поняла, что уже не могу остановиться. В тот день мне удалось еще незаметно потрогать только Кранаха и пару гобеленов XV века, но с тех пор я стала страшным сном всех музеев. Зачастую мне не на шутку доставалось от работников.
Единственное, к чему доступ был закрыт всегда и везде — это манускрипты и инкунабулы****. А их я как раз больше всего и хотела потрогать.
