— Вы посмотрите, что это делается?! — шипел мужчина, — Спрыгнул прямо с крыши, а теперь развалился! О Рахшер — покровитель, говорил караванщик, что Дарнас полон мерзких Шиа, но никто не сказал мне город кишит ещё и оборванцами! Не для того я прошёл Кровавую пустыню, доставив наи из садов солнечного Аллиона, чтобы какой-то паршивец испортил мне весь товар!
Меня опять пнули для порядка, заставив перекатиться на спину. Раскалённое бардовое солнце ослепило глаза, и я прищурилась, различив лишь высокую тень мучителя, возвышавшуюся над головой и мельтешащие силуэты людей, спешащих по своим делам. Наблюдателей моего избиения было много, но никто не спешил вмешиваться. Толпа кипела, перетекала, таяла, кто-то из зрителей задерживался, заинтересованный бесплатным представлением, но ни один не попробовал мне помочь — заступиться за жалкую девчонку, корчующуюся на дороге. Разве так и должно быть? А мужчина всё не прекращал разоряться, сетуя на несправедливость жизни.
— Из Аллиона! — в ответ ему кто-то басовито расхохотался, — Может заткнёшься уже, крикливый ишак? Твои гнилые наи выросли не дальше Безлунной пустоши! За них ты не выручил бы и сотни Эсо. Если решил навариться, выбив на шкуре этого вшивого пацана рабское клеймо, хватит вопить подобно плешивой кляче и портить другим торговлю!
— Стражу! — разбавляя крик ещё одним потоком непонятных мне слов, направленных в сторону другого торговца, выкрикнул человек, которому я, кажется, серьёзно перешла дорогу.
Тело резко подкинуло вверх, горловина свободной рубашки тут же впилось в шею, ещё больше перекрывая доступ к кислороду. Перед глазами, наконец, показалось красное лицо мужчины с арабской внешностью. Черная неухоженная борода торчала во все стороны на смуглом, сморщенном от загара лице, а сальные волосы выбивались из-под странного головного убора по типу классического тюрбана.
Мозг ещё отказывался осознавать ситуацию, в которую я попала.
— Отпустите, — прохрипела, пытаясь пальцами оттянуть удавку из ткани, собравшейся на горле, и «араб» наконец ослабил хватку, видимо сообразив, что от мертвой меня ему уж точно пользы никакой не будет.
— Стой, паршивец, сейчас прибудет стража, ты у меня шкурой своей заплатишь.
Меня принимали за парня, что в принципе, было не удивительно. Короткая стрижка с челкой, то и дело падающей на глаза, широкие брови, и угловатые черты лица с высокими острыми скулами — и раньше многих вводили в заблуждение. А худощавое телосложение и манера одеваться в удобные мешковатые вещи — частенько заставляло подслеповатых бабулек обращаться ко мне не иначе как «милок». И теперь, представляя то, как выгляжу со стороны — растрёпанная, грязная и поцарапанная, можно предположить, что сейчас во мне и человека сложно признать, не то, что девушку.
