Но без четких критериев, без осмысления явлений все эти «так» или «не так», все отсылки к авторитету старины не способны удержать волну изменений. Мелочи, вызывающие споры, со временем только множатся. Каждая муха становится слоном, и за этого ложного слона готовы не только спорить, но даже умирать. А между тем перспектива уходит из жизни. Она сначала суживается, а затем исчезает, и мир захлопывается изнутри, превращаясь в некую тюрьму, где добровольные узники ведут жаркие, но только им понятные дебаты.
Психологический «старообрядец» очень чувствителен к изменениям мира. Он ощущает нутром, что бытие расшаталось. Он не согласен с тем, что бытие меняется, и страстно жаждет заключить его в однажды данные внешние формы. Однако сами перемены он ощущает остро, и оттого злится. Оттого и бежит в милый быт, в мечту, в старину, в то, что ему кажется «искони». Вместе с тем бежит вообще от истории и от участия в ней, а если остается в истории, то только с тем, чтобы ругаться и говорить, что «раньше лучше было». Наконец, когда становится ясно, что бытие не удастся скрепить некой формой, обрядом, начинает страстно ждать всемирного конца.
Об этом стоит говорить не для того, чтобы погрозить пальчиком делам давно минувших дней, временам Аввакума и Никона. Психологически хватание за привычную форму и нетерпимость к любой постановке честных вопросов остается и сегодня нашей мысленной атмосферой. Только теперь роль «старого обряда» у нас играет та церковная смесь синодальной эпохи, в которой веками православие смешивалось с католицизмом и протестантизмом. К этой странной смеси мы привыкли, и ее называем нормой.
Не стать сектой
Вопросы проповеди, оглашения, частоты причащения, серьезного богословского отношения к Таинствам, превращения приходов в общины и т. д. у нас ставятся в атмосфере напряженной недоверчивости. То, что летом зимнее не носят, всякой хозяйке понятно, и то, что растущему организму нужно качественно питаться, а смертельно больному довольно капельницы, тоже не встречает сомнений. Сомнения возникают тогда, когда речь идет о живых нуждах Церкви, вошедшей в новый этап странствования.
Церковь должна быть открыта к вопросам сегодняшнего дня, а корнями Она должна пить воду с апостольской глубины. Без такой глубины корней мир просто сметет или поглотит Церковь. В самом худшем случае мир просто проигнорирует Ее, как компанию людей, зачем-то одетых в старые одежды. И вот люди, боящиеся апостольской глубины, решаются огородиться от всех, от сегодняшней жизни со всей ее конкретикой, решаются даже проклясть её — сегодняшнюю жизнь, только оттого, что в них самих нет глубины и свободы. При таких псевдо-благочестивых потугах Православие рискует стать тем, чем никогда не было — сектой.
