Память Божия, соединенная с Его любовью — это прочная подкладка нашего бытия. Ее не видно глазу, ее закрывает нарядная пестрота, но она — основа. Грозно звучит Господне слово: «Я не знаю вас!». Равно, как и утешительно звучит: «Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя» (Ис. 49:15) Итак, между страхом и надеждой жизнь наша. «Помяни меня», — молитва наша, взятая, хотя бы, от уст благоразумного разбойника.
Должна быть прожита каждым человеком словесная жизнь, достойная надгробного слова. Иначе останется только антропоморфное скотство, достойное одного лишь похоронного пьянства.
Они не стоят слов: взгляни — и мимо!
И хотя мы сказали, что имеем дело не с Откровением, но с поэтическим восторгом, слова Данте не совсем чужды Библии. Вот Ангелу Лаодикийской Церкви в Откровении Господь говорит следующее:
«Так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3:14-16).
Как видим, упрек тождественный. Ни холодный и не горячий — это все тот же «никудышный». В народе говорят «ни рыба — ни мясо», или еще жестче: «ни Богу свечка — ни рогатому кочерга». Приятно Богу горение огня, потому как Он Сам говорит: «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лук. 12:49). Терпимо для Него, испытавшего гвозди, и плеть, и уксус, прикосновение холода. Но нестерпима Ему некая теплость, или иначе — теплохладность, которую Он обещает извергнуть (по-славянски «изблевать») от уст.
Не жалуемся ли и мы часто, что жизнь, при всех сияниях рекламы, стала какой-то блеклой, лишенной подлинных красок? Самое страшное — это ведь не только небо, закрытое самолетами, или голодные взгляды детей. Это было прожито и пережито поколениями прежде нас. Страшны также бесцветные глаза у стариков и молодежи, страшны карикатурно-одинаковые интересы огромных человеческих масс. Масштабы цивилизационного обезличивания вряд ли даже предполагались нашими далекими предками. У верующей души страшна хладность, отсутствие огня в работе для Господа, безразличие. Страшно то, о чем писала одна американская поэтесса:
Гзоздями пронзили руки Его
Потом… потом все надели шляпы…
(Анна Секстой)
Итак, сказанное у поэта имеет вполне практический вывод даже для тех, кто странно гордится тем, что в «университетах не обучался». Человек должен быть не амебой, но раскрывшейся личностью, интересной, неповторимой, яркой без ложных красок, красивой без макияжа, нашедшей себя и помогающей другим найти себя.
