Кэтрин села ровно, уронив полные руки вдоль тела, и шнурок от волшебного крестика перестал резать шею Томаса.
– Пускай так, брат. Но меня согреет память о годах счастья, прожитых в довольстве и любви.
– Это фальшивая любовь!
– Разве ты хоть раз видел настоящую, чтобы судить и сравнивать? Прощай, брат! Возьми что угодно из этого щедрого места, меня же предоставь моей судьбе.
Кэтрин сжала губы и кулаки – оба, яростно.
Крестик хрустнул. Обломки упали на пол и засияли на изломе багровым.
Холодом повеяло на Томаса, холодом той самой часовни, и черные-черные глаза храмовника, черные, как провалы в ад, заслонили даже дымное небо над столицей ночных убийц.
"… Когда же обломки замерцают, немедленно брось их наземь и беги оттуда как можно дальше и как можно скорее, ибо гнев Господень обрушится еще до заката…"
Томас из Донкастера, последний фидаин Аламута, оглушил сестру точным ударом по голове, поднял ее на руки. Вышел на стену внутренней цитадели, вдохнул побольше воздуха и прокричал делящим добычу русам и сарбадарам, пакующим в переметные сумы монеты и свитки:
– О храбрые воины! Злодеяния травоедов-гашишинов превысили меру терпения людей на земле и Бога на небе! Забирайте, кто что в силах унести, и бегите отсюда немедленно! Солнце еще не достигнет заката, когда гнев господень покарает гнездо нечестия!
Из дыма проявился Алп-Тегин, откашлялся, сплюнул пыль:
– Хорошо сказал, с душой. Поехали в Самарканд, храбрый ференг. И тебе, и сестре найдется дело.
– Ехать мне уже некуда и незачем. Сбежав за сестрой от уплаты долга, я предал родичей. Пойдя в услужение имаму, я предал Христа. Сдав тебе Аламут, предал имама. Кто же я в итоге? Воистину, Бога не обмануть, он видит все!
Тут подчиненные Алп-Тегина приняли девушку и отнесли к вытянутому на серпантине каравану. Сам же караван-баши, пожав плечами, аккуратно ударил Томаса рукояткой сабли по голове.
– Воистину, он – прощающий, кроткий… Эй, грузите Томаса рядом с женщиной, да берегите обоих, как моих лучших друзей.
– Что ты хочешь сделать с ними, грозный Алп-Тегин?
– О женщине пускай болит голова у ее брата. А его самого я женю на средней дочери. Придумал тоже: жить ему неохота. Завтра передумает, а уже поздно, уже голова на колу. Фидаин, выученик Аламута, но природный необрезаный франк, знающий обычаи и законы ференгов, пригодится нам самим.
– Он придет в ярость, когда очнется.
– Безусловно. Если при этом оскорбит меня, тогда женю его не на средней, а на старшей дочери. Если же поразит меня в самое сердце – то на обеих.
