Передачи со свободы могли мне о многом поведать. Вот, например, блинчики. Я точно знала, что принесла их мама, ведь такие блинчики печет только она. А вот эта куртка — моего парня, мама точно никогда не передала бы мне такой бесформенный пуховик, зато он был теплый. Значит, они общаются, делают что-то вместе. Что же они думают в эти моменты? Что обсуждают? Я представляла, как они, буквально несколько минут назад, были где-то совсем рядом, а теперь отходят вместе от здания ненавистного ИВС.
Думая об этом, забиралась снова на верхнюю нару и смотрела в окно. Свет из него давал представление о времени суток, иногда светило солнце и ног было мало, а вот когда вечерело ноги мелькали туда-сюда без остановки. Эта часть улицы хорошо освещалась фонарями, значит, окна моей темницы выходили не куда-то во дворы, а на улицу.
Однажды, как только я забралась на свой наблюдательный пункт, в дверь застучали и охранник заорал:
— А ну спускайся.
Чем я ему помешала? Могла устроить побег? Побеспокоить проходящих мимо граждан? Лишили меня даже такого малого развлечения, потому что теперь, как только я забиралась наверх, откуда ни возьмись, появлялся охранник и прогонял меня.
Наконец, мне предъявили обвинение. Все как положено: в присутствии адвоката следователь (совсем другой, а не та девушка из райотдела) зачитал мне приговор, и я подписала бумагу о том, что ознакомлена и понимаю, в чем меня обвиняют. Все это было сухо и без лишних разговоров и эмоций. Никому не было дела до того, что в данный момент решается чья-то судьба. Для двух служителей закона, это была простая обыденная процедура, на которой каждый из них присутствовал много раз. А я ощущала все больше и больше, что от меня ничего не зависит, что ничем сама я повлиять на происходящее уже не могу. Словно волна подхватывала и несла куда-то, а моей задачей было не захлебнуться.
Вечером десятого дня охранник сказал:
— С вещами на выход.
Как ни хотелось мне поверить в то, что меня отпускают домой, такого позволить я себе не могла. Собрав те немногие пожитки, что скопились у меня за десять дней, я предстала перед охраной. Как полагается, на меня нацепили наручники, и надежды мои на счастливое освобождение тут же растаяли. Меня посадили в большую грузовую машину, специально оборудованную для перевоза заключенных, и мы отправились в путь.
Куда мы ехали на ночь глядя и зачем, конечно же, никто не сообщил. Дурацкие шуточки сыпались из уст охранников:
