Если судить по столицам, в массовке которых, в отличие от начала следующего века, роль праздно шатающихся понаехавших туристов была пренебрежимо малой величиной, ЭТА Европа была беспечна и весела. Она беззаботно смеялась, шумела и кутила. Где-то было больше дроби барабанов, колыхания знамен и грохота парадов, где-то — побольше игорного азарта или красных фонарей, а где-то — клубно-местечковой, демонстративной чопорности. Но, в общем и целом, праздная европейская публика как будто совершенно не чуяла приближения уже стоящей за воротами их городов «старухи с косой».
Гонка вооружений, которую упорно и даже демонстративно подстегивали военные функционеры и финансово-промышленные воротилы, для всех этих немцев, французов и англичан была лишь предметом некой державной соревновательности. Похоже, мало кто в просвещенной Европе задумывался над гениальным чеховским заряженным ружьем на сцене в первом акте, которое непременно выстрелит в финале. А те, кто все понял и загодя предупреждал, кричал народам о грядущей катастрофе, вроде Энгельса, Блиоха и Жореса, или уже покинули этот грешный мир, или прозябают в абсолютном меньшинстве.
Но возможно ли, что всего каких-то тридцати пяти лет европейского мира оказалось достаточно, чтобы люди позабыли о Войне? Судя по всему увиденному и услышанному им, — да. Безумство «пира во время чумы» четко впечатывалось в его сознание всеобщей гротескной, если не сказать даже — надрывной, показухой успешности и самодовольства. Зрелище было отталкивающим. До гадливости.
Можно ли было что-то в ощущениях Василия списать на постбоевой синдром воина-фронтовика, внезапно окунувшегося в мирную жизнь? Вряд ли. Русско-японская была не первой его войной, так что дело было не в возможной персональной необъективности, а в живой общественной атмосфере европейских столиц. При этом он понимал, что поездка в Вену или Рим, скорее всего, принесет только усиление общего гнетущего эффекта от всей этой ярмарки тщеславий в формате обезьяньего цирка.
Массовую психологическую готовность европейцев к войне, ну, или как минимум, непротивление милитаризации и прямо связанному с бесконтрольной гонкой вооружений росту военной угрозы, Балк поставил на первое место в перечне ведущих к катастрофе объективных причин. Это обстоятельство он счел даже более важным, чем «перегретый» котел мировой империалистической и монополистической конкуренции.
Публика здесь еще не задумалась всерьез о том, что способны сделать с ее телами пулемет Максима или взрыв тротиловой гранаты крупнокалиберной гаубицы. Европейцев прельщают картинки с трусливо бегущими врагами и красочными, победными парадами, а грядущие бомбежки городов стаями воздушных кораблей представляются им забавной выдумкой отставного адмирала Филиппа Коломба. И уж точно им никто до сих пор не растолковал, что залп батареи многоствольных установок РСЗО с термобарами может оказаться более сокрушительным, чем удар чудовищного снаряда — «фульгуратора Рока», порожденного фантазией Жюля Верна в одном из его романов десятилетней давности.
