Сейчас эта пора прошла: задули ветры, и листва сменила цвет под мои волосы. Еще одно отличие — в них не было огня, скорее просто тепло. Злато-рыжие, немного кудрявые они постоянно были убраны в хвост и доставали до лопаток — дальше расти отказывались уже с год и я, мечтавшая о волосах до талии, а возможно и ниже, совсем отчаялась.
Мне хотелось, чтобы эти чертовы часы шли. То, что они не работали ужасно угнетало, но Ирина говорила, что они в таком состоянии дороже жизни и никакой мастер не сможет их запустить, каким бы умелым не был.
Остальная мебель не сильно выделялась, осталась еще со времени Советского союза. Этот деревянный шкаф со стеклами, за ними стояли книги, до верхней полки я не дотягивалась, да и тетя запрещала брать оттуда что-либо. В доступности было все остальное — читай не хочу, а делать это я научилась едва ли не раньше, чем говорить.
Внизу находились две простые полки, на них располагался всякий мусор — старые журналы, тетради, не особо нужные книги и небольшой альбом с фотографиями, которых было ровно 24. Его никогда не пересматривали, не тыкали пальцем, усмехаясь «А это ты!», он просто лежал и пылился в углу, за энциклопедией по постной кулинарии.
Телевизора в доме не было, место, где он должен был стоять как раз занимал хлам. Вечерами мы находили чем заняться и без него, новости Ирина узнавала из трех газет — городской, областной и еще одной, которая охватывала всю Россию и немного другие страны. О них ей нравилось читать больше, потому что самую большую страну в мире, она ненавидела. Не любила Москву, не разу там не бывавши, противилась с Петербурга и более или менее еще переваривала Екатеринбург, но остальные города не переносила на дух, как и обитавших в них людей.
Я боялась, что она однажды уйдет, потому что здесь Ирина только ради меня. Потому что когда я ей наскучу, то женщина просто бросит, потому что зачем жить в месте, где не хочешь жить ради того, кого не любишь? А я знала, что тетка куда больше любит леса и небольшие, совершенно глухие деревни. Даже по улицам Ира старалась не ходить, а больше по небольшому перелеску до между городом и озером, даже если выходило так, что она шла куда дольше. На эти страхи женщина отмахивалась, смеялась и называла меня дурочкой, но, когда та отворачивалась, я замечала, как менялось ее лицо. Как она мрачнеет, о чем-то задумывается и почти не разговаривает весь вечер.
В школе, помимо разных шуточек про Ирину, меня считали еще и странной. Какой-то чужой и относились соответствующе, хотя и не гнобили сильно, но сторонились, насмехались и, по-видимому боялись в какой-то степени. Последний пункт — так объясняла все тетя.
