Управившись по делам, я пила чай, когда услышала звук открывающейся двери. Соседка через дорогу, ровесница моей мамы и в далёком прошлом подруга когда мама ещё не пила, плакала и что-то говорила. Но сквозь слёзы было невозможно разобрать ни слова.
— Тет Тань, что случилось? — я подскочила и бросилась к ней.
Сердце забилось просто с астрономической скоростью. Первая мысль: близнецы, что то с ними случилось.
— Ой, горе то какое! Светочка! Прям не вериться! Как же так?!
— Тет Тань, ну говорите уже! Что случилось?
— А-а-а… Светочка… Мама твоя умерла…
Звук закрывающейся за мной двери прозвучал для меня почти что музыкой.
Сколько грёбаных лет я мечтал именно об этом моменте. Моменте, когда я буду стоять за пределами территории тюрьмы и вдыхать во всю силу легких этот сладкий запах свободы. Кто-то может и скажет, что это всего лишь образное выражение чего-то несуществующего и нереального.
Но только не я. И не те люди и «нелюди», которые остались там, внутри. Сейчас я даже не мог точно сказать к какой из этих двух категорий себя отнести.
Десять лет проживания в аду выбили из меня всю дурь, связанную с такими понятиями как человечность, доверие и любовь. Теперь я собирался жить по принципу хищника, агрессивного и безжалостного. Готового разодрать глотку любому. А особенно тому, кого он посчитает своим врагом или добычей. У меня уже были на примете двое, которых я определил в категорию врагов.
Сегодня отсюда выходил человек, который отличался от входящего как небо и земля. Тут ломали всех! Жестоко и безжалостно! А особенно тех, кто был самоуверенный и наглым. Таких, каким я был, кажется целую вечность назад.
— Ну и как дышится на свободе? — услышал я голос откуда то сбоку.
Я обернулся в сторону говорившего. В пяти метрах от меня стоял пожилой, худой мужчина. Старый друг моего отца, а также мой адвокат.
— Петрович, вы прям экстрасенс какой-то. Я ведь только что думал именно на эту тему.
Он не спеша подошел ко мне. Внимательно просканировав моё лицо, обнял за плечи. И заключив в объятия, похлопал по спине.
— Суровые мужские объятия? — заулыбался я.
— Не дерзи мне щенок. А то ведь не посмотрю, что крестник и выпорю старым добрым ремнем.
Он отстранил меня от себя, положив руки на плечи. В его глазах блестели слезы, которые он и не пытался скрыть.
— Ты как Бандит? — именно это детское прозвище, которым называли меня в детстве отец и Петрович, заставило улыбку сползти.
— Нормально я. Лучше не бывает. И давайте уже завязывайте с такого рода вопросами Петрович. А то я нервничать начинаю. А когда я нервничаю, кто-нибудь пострадать может.
