Под музыку флейты желаний и утробный органный хор комната стала меняться, а стены вокруг — оживать. Металлические сплетения золотого виноградного плюща у окна пришли в движение и медленно потянулись к людям, что горели в огне соития, разняли их, овили крепкой хваткой, лишая движения. Распяв их нагие тела, плющ оплетал их ноги, давил живот, стискивал шею.
Брат тихо вскрикнул, ощущая, как шипы перехватили его чресла, проникая острием в напряжённую плоть. Пронзая внутри и охватив снаружи, чудище заставляло мужа испытывать невыносимую боль, смешанную с наслаждением.
Маленькие стальные нити вторгались в древко, укрепляя его. Эта хватка напоминала ласки сестры и матери, и потому была столь приятной. И тем болезненнее были соки отравы, что проникали в юношу в том лобзании. Тяжело дышал он, чувствуя, как плющ разрывает его изнутри, проходя меж ног, насаживает на себя, замыкает уста. С каждым новым движением стальное растение проникало всё глубже, окропляя белыми и алыми соками самое себя. Растянув мужчину, что на дыбе, чудище терзало тело, сдирая молодую плоть в кровь, становясь всё крепче с каждым исторгнутым стоном. Распятый муж походил на зверя, чьё тело насадили на вертел. Пронизанный плющом, он впитывал его яды в себя, изнемогая в агонии, разбавленной вожделением.
Сестра его, прибитая к полу, пыталась сопротивляться, слабо дёргаясь, чтобы избежать слияния с чудищем, которое неумолимо пронзало её, связав, что тряпичную куклу, по рукам и ногам. Девушка силилась кричать, но растение заткнуло ей рот, войдя глубоко в глотку, так, что тонкая шея расширилась, а тело содрогалось в рвотных позывах. Груди девушки сковали шипы, пуская по её жилам отраву, прокалывая напряжённые сосцы. Раздвигая её бёдра и оплетая талию, плющ проникал в неё, заставляя исторгать тяжёлые стоны боли и потоки слез. Никогда раньше не знала она никого, кроме брата, и не допускала мыслей, что ласки могут оказаться столь мерзкими и вызывать лишь страдание и отвращение. И — хуже того, — она понимала, что ей это нравилось. Наблюдая за исказившимся лицом возлюбленного, она угадывала в его очах такое же чувство, осознавала, что он тоже наслаждался происходящим.
И лишь хозяйка дома, видимо, привычная к подобным играм, раскинулась на ложе, позволяя плющу всецело овладевать ею, сама с великой охотой отдаваясь ему. Она испытывала невозможное удовольствие. Ни один мужчина, не одна женщина никогда не дарили ей таких сильных и острых чувств. Плющ позволял ей направлять себя, управлять собой. Обуздав низменную страсть зверя, дама подчинила его. Листья у лона женщины смягчились, одаряя её негой, недоступной никому из людей. Охваченная страстью, она сплеталась с ним в объятьях, позволяя листьям целовать её, нежить, сходиться в единое целое. Раздался хруст костей и сдавленный стон. Близнецы забились в предсмертных конвульсиях, не выдержав соития со зверем. Ядовитое семя било фонтаном из обмякших тел, разрывая их в клочья, смешиваясь с грязной, пропитанной отравой кровью. Затем листья растения преобразились, обрастая шипами. С новой силой накинулись его путы на двух своих жертв, заглатывая их останки, растворяя в себе. Хозяйка дома наблюдала за происходящим, улыбаясь, отдаваясь тонким лианам слуги, вбирая сквозь его ветви новую жизнь.
