— Кристиан Корф, – выдыхаю смело.
Чьи-то руки ложатся на плечи, и над головой звучит голос Плахиного бати.
— Парень нашел девочку в мусорном баке и полгорода на руках нес.
— Герой, – улыбается граф. И в его синих, как у Печеньки, глазах проступают желтые точки. Точно солнце на летнем небе. — И что же ты здесь делаешь? Она ведь тебе чужая. Зачем ты здесь?
— Потому что она моя. Я ее нашел, значит моя. И я буду ее защищать.
— Похвально, – кивает граф. — А лет-то тебе сколько, герой?
— Говорят, двенадцать, – отвечаю, не отводя взгляд.
— Кто говорит? — и говорит, как со взрослым.
— Воспитатели.
— Так ты из приюта, значит. В бегах?
Лишь хмыкаю в ответ.
— И хочешь заботиться о…найденыше, – как споткнулся о камень. Киваю. Я не трус. И смогу защитить Печеньку. Пусть только живет. А то вон серая какая, как дороги после дождя. И не шелохнется совсем.
— Она просто спит, – Плахин батя. Снова киваю. Слишком долго спит. Прямо Спящая красавица из девчачих сказок.
— Клянешься? – и протягивает руку.
Пожатие крепкое.
— Даю слово, – отвечаю, как тренер наш, по-взрослому.
А граф хлопает меня по плечу.
— Это не моя дочь, – бросает сухо. — Это… – и смотрит на меня, словно ждет чего-то.
— В приюте Святой Марии говорят, – вмешивается в разговор следователь, – что девочка похожа на их беглянку. Она появилась у них несколько месяцев назад. И все время молчит и бегает. Они даже имени ее не знают. Кухарка сказала, Мотыльком ее называет, мол, та вечно к огню лезет, как, – захрустели листы бумаги, – как привороженная, вот.
Теперь кивает граф и оборачивается к следователю.
— Я полагаю, что после выздоровления девочка сможет жить в приюте вместе с Крисом, – не спрашивает, приказывает.
— Думаю, можно устроить, если вы посодействуете, конечно.
— Я посодействую, – усмехается граф и выходит из палаты. Я выхожу последним, потому что Печеньке нужно отдыхать. Так Плахин батя говорит. А еще ей бутылочку меняют с лекарством.
Граф снова смотрит на меня. И я тоже смотрю в глаза. Пусть знает – не боюсь я его.
— Только смотри, Крис Корф, ты дал слово, – и в голосе угроза.
Я лишь коротко киваю.
— Александр Глебович, – Плахиному бате, – минутку не уделите?
— Пройдемте в ординаторскую.
Они уходят, будто и не было. Я сажусь на стул, разжимаю кулаки. Пальцы дрожат, а на ладонях – красные следы ногтей. Вдох. Выдох. Вытираю руки о штаны. Сижу так некоторое время. Встаю, смотрю на Печеньку. Совсем малявка. Ее из-за всех этих приборов и не видно совсем. А я дал слово беречь ее. Теперь некуда деваться – придется защищать. Я сумею.
