Но нет, какой бы тот ни был дебил, но все же его брат, и отдавать его на растерзание бессердечной стерве было нельзя.
Пока работал, было не до звонков. А когда все закончилось… Зассал. Испугался. Не мог понять, что делать дальше. С девочкой нельзя было, как с обычной шмарой: потрахал и отправил домой. А других отношений Майк не знал. И не хотел, наверно, знать…
Малышке будет лучше без него.
Нахера он ей, такой? Он не изменится, он коп и будет копом до самой своей смерти. Скорее всего, не от старости, с его-то характером…
Зачем ей эта нервотрепка? Она вон где учится, у нее вся жизнь впереди, а он…
Примерно таким образом Майк тогда думал. И решил не звонить. Пускай обидится, решит, что он мудак. Он такой и есть. Мудак. Пусть так будет.
Он тогда, конечно, нажрался, как же без этого? Умотал на уикэнд к братухе, устроил дебош в местном баре, где все знали, что это за стихийное бедствие - братья Ричеры, и привычно жались по углам, пока Дэнни не вырубил его и не уволок в свою халупу. Потом Майк еще сутки пил, доставая безответного брата слезливыми признаниями в любви и жалобами на злую судьбу, что не дает ему быть с его ведьмочкой.
Дэнни, дико удивляющийся такому Майку, слушал, не перебивая. Потом, на исходе третьих суток, загнал уже потерявшего человеческий облик брата в ледяное озеро, отпоил какими-то травами и привез обратно в город, где сдал в участок прямо на руки непосредственному (что ее черти задрали!) начальству.
Та, заинтересованно косясь на плечистого, хмурого больше обычного Дэнни, велела утрамбовать старшего Ричера в камеру, до окончательного протрезвления.
Майк полежал еще сутки на казенном пайке. Протрезвел. Убедил себя в правильности принятого решения.
И жизнь потекла, как раньше. То есть хреново, с частыми вкраплениями откровенного дерьма. Майк ни о чем не жалел. Он знал, что все сделал, как надо. Как лучше. Для нее же лучше. А то, что каждую ночь ее видит во сне, так это пройдет, это все херня. Он взрослый, серьезный мужик. Он не будет страдать по какой-то там студентке.
Майк почти убедил себя в этом, когда судьба (тоже баба на редкость мерзкая!) занесла его по делам к прокурору, и , стоя в лифте, он услышал ее нежный голосок, воркующий с каким-то , мать его, Генри!
Он не смог выйти на своем этаже. Просто не смог. Он не знал, как он будет с ней разговаривать, вообще не думал ни о чем. Только слушал, смотрел, чувствуя, как тело заливает дикой, неконтролируемой волной желания. И злости.
