— Когда чего-нибудь случится, поздно будет локти кусать, — длинные дуги бровей Анфисы воинственно сдвинулись.
— Что-то ты у меня сегодня развоевалась, — опущенная в холодную воду спица громко зашипела. — Ты чего как на иголках, случилось что?
— Да нет, вроде б, ничего, так, жмёт что-то, — Анфиса прижала руку к груди.
— Это всё твои ложки, — не преминул уколоть Григорий.
— Будет тебе, — совсем как в молодости, она коротко улыбнулась, и в её глазах запрыгали тёплые огоньки.
Анфисе Егоровне Шелестовой исполнилось уже пятьдесят восемь, но на вид никто не дал бы ей и пятидесяти. Складная, смуглая, с густыми блестящими волосами, убранными в пучок, она была по-девичьи фигуриста и красива. Особенно хороши были её глаза: тёмно-янтарные, почти карие, лишённые Любкиной дикарской прозелени, они смотрели на мир мягко и тепло, и от этой всепонимающей теплоты, льющейся из самой глубины её доброй души, всем, кто находился рядом с ней, было уютно и спокойно.
В июле Григорий Андреевич разменял седьмой десяток, но рядом с женой он чувствовал себя молодым и сильным. Он был по-прежнему интересным мужчиной, высоким, широкоплечим, с редкими прядями седины, будто наложенными широкими мазками поверх густых, тёмно-каштановых волос. Не заметить его было попросту невозможно. Взрывной и непредсказуемый, с пронзительно яркими, зелёными, как у кота, глазами, он боготворил своего Минечку до последней крайности, но, боясь испортить его своими нежностями, старался сдерживаться и не разводить антимоний.
— Что ты растишь из мальчика принцессу на горошине? — на лице Григория появилось строгое выражение. — Ты же ему шагу не даёшь ступить без догляда. Минечка, ты курточку застегнул? Минечка, у тебя ботиночки не промокли? А носовой платочек у тебя в кармашке есть? — передразнивая жену, пропищал Шелестов. — Тьфу! Злость берёт! Тебя послушать, так парень должен ходить исключительно по дорожкам и через каждые пять минут, как больной, высмаркивать нос!
— А по-твоему, он должен лететь, не разбирая пути, и вместо носового платка использовать свои пальцы! Хорош дед, нечего сказать! — выплеснув лишнюю воду обратно в ведро, Анфиса повесила ковш на гвоздь.
— Всегда вы, женщины, так, сначала сюси-пуси, а потом начинаете причитать: ох, и в кого же ты вырос такой несамостоятельный, ох, и зачем же ты…
— Ну-ка, погоди секундочку, — неожиданно прервала нравоучения мужа Анфиса. — Это не Володька Разгуляев там бежит?
— Володька, а чего он тебе? — недовольный тем, что его столь бесцеремонно оборвали, Григорий подошёл к окну и встал за спиной у жены.
