— Вот как! Похоже, у вас есть собственные шпионы! Кто они? Мои адъютанты? Томаш?
Императрица рассмеялась и погладила Генриха по плечу.
— Томаш любит тебя, дорогой. И его величество тоже. Возможно, по-своему. А тебе не мешало бы извиниться за дерзость.
— Вы правы, — нехотя согласился Генрих, кривя рот. — Я принесу отцу извинения, но исключительно ради вас.
— Ты все такой же упрямец, — вздохнула императрица, подхватывая Генриха под локоть и увлекая прочь от загонов по вымощенной дорожке. — И так же вспыльчив. Меня это тревожит. Надеюсь, выполняешь предписания лейб-медика?
— Не хочу лгать вам, матушка. Но и расстраивать тоже.
— Не хотел, а расстроил. Генрих, ты знаешь, как я тебя люблю и как тревожусь за тебя, даже находясь вдали от Авьена.
— Тогда, возможно, вам стоит бывать тут чаще?
— Мне душно здесь, дорогой.
— Мне тоже.
— Я ищу свободы.
— Все мы.
— Но у Спасителя есть определенные обязательства перед империей.
— Как и у ее величества императрицы.
Мария Стефания рассмеялась, показывая ровные, выложенные в жемчужный ряд зубы.
— С тобой невозможно спорить, мой мальчик.
— Я ищу поддержки, а не спора, — вздохнул, снова почувствовав волнующий аромат цветов и моря. — Но обещаю сделать все, что в моих силах, если это порадует вас.
— Даже жениться?
Они остановились. Беленые конюшни остались позади, по левую руку — постриженные шарами кустарники. Острое желание взять матушку за руку нахлынуло вновь, заставив Генриха до хруста сжать челюсти.
— Отец поставил условие, — выцедил он, глядя исподлобья. — Приурочил помолвку ко дню моего рождения.
— О! — императрица вскинула тонкие брови. — Карл Фридрих и в молодости был крутого нрава.
И отвела лукавые глаза, улыбаясь.
— Я думал, вы не готовы становиться бабушкой, — заметил Генрих.
Императрица сдвинула брови.
— Не говори так, дорогой! Конечно, я не хочу стареть, но Авьену необходим наследник. Ах, — Мария Стефания завела глаза, — как покойная императрица, моя дражайшая свекровь, сетовала, что у меня рождаются только девочки! И как радовалась, когда родился ты.
И снова заулыбалась, нежно глядя на Генриха. Он покривил губы в подобии ответной улыбки.
— Радость не была долгой, не так ли?
— Мое сердце рвется на части, — вздохнула матушка, заламывая брови. — Я многое отдала, чтобы оградить тебя от бед, мой мальчик. Сначала забрала от свекрови, потом — от этого солдафона Гюнтера. Но все равно не уберегла…
Она умолкла. Свет струился по атласу платья. Небо — безоблачное, спокойное. Интересно, в день его смерти будет такое же ясное небо?
