– Знаете ли, господин тайный советник Гёте выражал свои впечатления словами. Для живописи необходимы другие импульсы, – заметила Хелена, которую уже начал напрягать разговор.
Пока она вновь обретет силы, пройдет еще какое-то время.
– Па-па-па-п-п, – отреагировал на ее возражение Бахмайер. – Искусство есть искусство.
– А с каким искусством знакомы вы, господин Бахмайер, что беретесь так судить? – язвительно спросила Хелена.
– Ну, я не поэт, не художник и не музыкант. Я критик, то есть искусствовед. – С явным удовлетворением от своей игры слов Бахмайер провел рукой по пышным седым бакенбардам, с которыми он немного напоминал австрийского кайзера.
– С моим искусством вы все же не знакомы, – возразила Хелена и испугалась саму себя. Самообладание – это была как раз та добродетель, которую ей с детства вдалбливали в голову, а этот ответ вырвался у нее без раздумий. – Извините, господин Бахмайер. Мне бы хотелось перед ужином вернуться в номер, я уже достаточно времени провела на свежем воздухе.
– Разумеется, мадам, – великодушно сказал Бахмайер, так, будто он простил ребенку его шалость. – А экскурсию в Торболе мы еще обсудим. Посмотрим!
Сказав это, он снял с себя одежду и в чем мать родила бросился в прохладную воду. Хелена ухмыльнулась перед лицом такой безответственности. Насколько сильно он действовал ей на нервы, настолько же вызывал у нее смех. Мужчины и правда вели себя здесь, как дети: с удовольствием плескались обнаженными в озере, плавали и ныряли, брызгались водой. Женщины, которых было значительно меньше, вели себя преимущественно благородно, как и везде: на частном пляже реформаторского санатория действовал неписаный закон, согласно которому дамы должны были беречь целомудрие и благонравие, в то время как мужчины наслаждались абсолютной свободой.
Хелену это устраивало. Она была рада тому, что могла носить реформаторские платья и отказаться от жесткого корсета, впрочем, она могла делать все, что хотела.
– Вода превосходна, – раздался голос из озера, и Хелена повернула голову.
Бахмайер, громко смеясь, брызнул водой в ее сторону.
Если бы ее муж был в курсе здешних нравов – он бы немедленно забрал ее в Штутгарт. Но, поскольку Ротмана не интересовало ничего, кроме его фабрики и собственной персоны, он не догадывался, в какое оживленное место отправилась его жена. Единственное, на что он жаловался, – это расходы. Однако переводы приходили вовремя, а больше в настоящий момент Хелену ничего не интересовало. Она наконец могла по-настоящему вздохнуть.
