В больнице всё было привычно. Я поднялась по обшарпанной лестнице. Ступеньки были почти полукруглые, сглаженные людскими потоками. Я подумала, что большинства из этих людей уже нет в живых.
Спросив: «Кто последний?», я уселась и стала глядеть на людей. Им не нравилось пристальное внимание девочки, похожей на бледного монстра или на смерть. Но, мне было плевать. Когда изо дня в день видишь одни и те же лица, поневоле изголодаешься.
Я размышляла о том, что сказал Мясоедов.
Кто этот Вишневский? Куда он меня придержал?
Нужно будет спросить у Семёныча.
Подошла моя очередь. Я потянула за медную ручку, на пальцах остался жир.
Кабинет был громадным и тёмным. Окна, до половины закрашенные белой краской, смотрели в стену соседнего здания.
— Я Котина Мика, из интерната.
— У меня не склероз. Такую, как ты, не забудешь. Садись.
Я опустилась на стул. Врачиха долго рылась в бумагах, пока не нашла серую папку с надписью «Котина». Листала, хмурилась и бормотала: «Ну что за дурацкий почерк!» Зажгла настольную лампу, поднесла к ней бумажки. Выдала: «Замечательно!», и принялась писать.
— Ты, Котина, можешь идти.
Я тихо спросила:
— А как там дела? Я сдавала анализы…
— Выросла вирусная нагрузка.
— И что это значит?
Не отрываясь от писанины, врачиха сказала:
— То, что ты скоро умрёшь.
Я набралась храбрости и спросила:
— И ничего нельзя сделать?
Врачиха бросила ручку, сняла очки.
— Зачем? Для чего тебе жизнь? Колоться, трахаться и воровать?
Я замерла, не дыша, а врачиху трясло. Руки вцепились в бумаги.
— Правильно делали немцы! В печь вас, и дело с концом! — она привстала со стула, не в силах сидеть. — Я и Серёженька строили дом, на работе пахали. А такая, как ты, малолетняя тварь, его… — в лёгких кончился воздух. Новый она не сумела вдохнуть и осела, закрывая руками лицо. — И кому… теперь я нужна… с двумя-то детьми… — плечи вздрагивали, а на бумагах расплылись огромные кляксы.
Я не знала, чем ей помочь, и тихонечко вышла за дверь.
Город всегда поражал меня разноцветием. Люди, машины, коляски, реклама. Шум и гам. За городом от этого отвыкаешь.
Больше всего меня интересовали подростки и молодые. Все они тут были странные: весёлые, беззаботные и живые.
Взрослые тоже чудили: носились на самокатах, играли в VR. Раскачанные мужики с детскими лицами. Серёжки в ушах, штурмовики из «StarWars» на футболках. Женщины — надутые губы и грудь. Татушки — пироженки и бананчики, сердечки, револьверчики, ножички.
Все эти взрослые были детьми. А мы, дети из интерната, были настоящими взрослыми.
