Что-то щелкнуло у Серова в голове, и услышанное стало обретать содержание и смысл. Сперва он понял, что говорят на английском — вернее, на диалекте английского, который он понимал с напряжением. Явно не кембриджский акцент и не американский, хотя в Америке по-всякому болтают — уроженца южных штатов не сразу и поймешь. Наверное, случай как раз такой… Нашелся в самолете врач — даже два врача! — из Алабамы или Джорджии, и сейчас они соображают, что ему вколоть. А может, уже и вкололи — кажется, полегче стало. Правда, чуть-чуть… Но ощущения восстанавливаются — глаз не открыть, зато появилось чувство твердого под спиной и ягодицами. Из кресла вынули, на пол положили, — мелькнула мысль.
Серов прислушался, стараясь связать воедино невнятные фразы, и волна ужаса вновь затопила его. Нет, эти «врачи» толковали не о здоровье пациента! Беседа шла о чем-то непонятном, невозможном, словно он находился не в самолете, а лежал в луже у пивного ларька. Или, скажем, у дверей шалмана, откуда его и этих двоих выкинули за пьяный дебош.
— Где мы этого ублюдка подобрали? — гудел басистый. — Где? Где, Мортимер?
— Прах и пепел! В «Старом Пью», где же еще! Парень с французского капера… с этого, с «Викторьеза»… Ну, Хенк, дырявая башка! Не помнишь?
— Помню, — басил Хенк. — Хранцузика помню… как пили, помню… как ты сапоги на бутылку сменял, тоже помню… еще — как хранцуз под лавку свалился…
— Свалился! — визгливо подтвердил Мортимер. — А ты, дубина, его на плечо и поволок! Хотел до пирса дотащить! А приволок сюда! Помнишь?
— Ни дьявола не помню, Морти!
— Х-ха! Святой Петр, ключарь небесный! И я не помню! Ну и нарезались мы, Хенк!
— Точно, Мортимер… крепко надрались… А пили-то что? Джин или ром?
— А все и пили… И этого француза ты, должно быть, сюда принес. Ты, чтоб мне в аду гореть! Ты здоровый лоб, я бы такого не допер! Ты притащил, иначе откуда он тут взялся?
Молчание. Мышцы и суставы Серова начали болеть, словно его растягивали на дыбе, но вместе с болью возвращались тактильные ошущения. Он уже твердо уверился, что лежит на чем-то жестком, и эта поверхность, твердая и шершавая, колышется вместе с ним вверх и вниз. В такт этим неспешным колебаниям скакали его мысли. Что за Хенк и Мортимер? Что за французский капер? Что за ром и джин? В самолете он пил коньяк… И почему эти типы говорят на английском?
— Башка трещит, Морти, — гулким басом промолвил Хенк. — Джину врезали, не иначе… Джин у папаши Пью голландский, быка свалит с копыт.
