Ребенок опять видел хлеб, видел этот хлебный сон, сон о целой хлебной горе, выросшей рядом с двумя сказочными феями.
Смоляна взяла в руки буханку, чуть помедлив - вторую, глянула на подругу.
- Пять с половиной объемных единиц металла, Смоли! Всего-то! - просяще проговорила та. - Контейнерник отсечет лишнее. Неизвестно, сможет ли Иван еще раз...
- Хорошо, - отозвалась Смоляна, - пусть весь объем достанется этому ребенку.
- Ты мое дыхание, кланта!
Конта наклонилась над тем самым ведром, смятым и заляпанным известкой, слегка ударила по откинутой дужке. Из ведра с болотным чавкающим звуком выметнулся бело-прозрачный тонкостенный пузырь, казалось, вотвот готовый лопнуть. Но он не лопнул, а высокой полусферой застыл над срезом ведра. Затем изменил и цвет, и фактуру, сделавшись как бы металлической отливкой, красной и пористой, с неглубокой ложбинкой поперек полусферы и несколькими клавишами у основание.
Конта нажала одну из этих клавиш, и полусфера развалилась надвое. Девушка поочередно опустила внутрь обе поданные Смоляной буханки, а Смоляна, разжав над ведром пальцы, уронила вслед хлебу глаголевское кольцо. Красные половинки конструкции сошлись. Конта, нажав еще какие-то клавиши, выпрямилась, улыбаясь Ванечке:
- Сейчас, Иван, еще немногочисленное терпение. ..
В "автоклаве", или как его там, что-то тихо гудело и потрескивало, но пузырь теперь был непрозрачен, и, что стало с хлебом, можно было только гадать. Во всяком случае, горелым не пахло.
- Готово!
Половинки пузыря расхлопнулись, и Глаголев отшатнулся, потому что недра "автоклава" выбросили в воздух золотой шар! Сверкающий золотой шар, упавший прямо в руки Конте. И еще они выбросили небольшой обрубок буханки, подхваченный Смоляной.
- Вот ваше золото, прошложитель, все до последней молекулы, - сказала Смоляна. - В этом пленочном контейнере посылка пройдет сквозь темпоральный барьер! И вот как это выглядит. Передавай, Конта, поторопись, кланта моя!
Девочка за этим темпо... за барьером за этим, беззвучно засмеялась, смешно всплеснула руками и протянула их навстречу золотому шару, лежащему в ладонях Конты. Раздался треск, по шару пробежали знакомые Глаголеву быстрые зеленоватые змейки: хлеб коснулся барьера. Да и хлеб ли это-золотой этот сверкающий шар? Ванечка смотрел, не дыша. Он видел, как медленно подавала Конта этот шар вперед, как шипящие змейки вились, скользили по золоту и слизывали его, как все большая и большая часть шара становилась уже не сверкающе-золотой, а темно-коричневой, хлебной. Но это было по ту сторону экрана! По ту сторону! Девочка тянулась к настоящему хлебу, гладила настоящий хлеб, гладила! Вот уже только пальцы Конты, изумительной этой Конты, касаются золотого края. Толчок пальцев, последний треск, последний зеленый всполох, и хлебный шар, коричневый, уцелевший, не сгоревший, тяжелый, живой хлеб, не удержавшись в руках ребенка, падает на снег. И девочка поднимает его, прижимает к груди, и целует его, и смотрит, смотрит на них: на невидимого Глаголева, на двух сказочных фей, волшебниц, которые ей видны, одна из которых подарила ей этот золотой хлеб. Смотрит, смотрит из-под своей шали, шапки, и полон счастья и благодарности этот ее полубезумный взгляд. "Хлеб.. ." - явственно читает Глаголев по ее губам. Потом она пытается откусить от этого шара, и это трудно-откусить от шара. Потом, опустив хлеб на снег, с повисшими на тесемках рукавичками, девочка старается развязать узел шали у себя за спиной, и, не сумев, перетягивает узел набок и зубами и замерзшими пальцами все же развязывает его. Она поднимает, закутывает хлеб в шаль, поворачивается и изо всех сил спешит прочь по смежной тропе, продавленной в сугробах. Спешит, поминутно спотыкаясь в больших неуклюжих валенках,
