В этом 1704 г. Август окончательно показал себя неспособным на серьезное сопротивление Карлу XII. Последний, насколько можно судить по имеющимся пока данным, должен был считаться все же с некоторым сопротивлением населения (особенно в Литве), но он успешно ликвидировал попытки регулярных сил польского короля задержать его движение к югу. И Головин, и после него Шафиров, и другие советники Петра продолжали, конечно, считать в высшей степени важным и полезным возможно более продолжительное пребывание Карла и его армии в Польше, и с этой стороны Август, пока у него были в Польше свои сторонники и пока он не заключил сепаратного мира с Карлом, был при всей своей инертности ценным союзником. Но, конечно, от польского короля никакой активной помощи уже не ждали, "понеже его королевское величество всякого случаю от бою с королем швецким удаляетца и войска свои по возможности соблюдает"{67}.
Систематические нападения конницы Шереметева на Лифляндию, начавшиеся еще перед Эрестфером, еще более активизировались в годы после Эрестфера, и в 1703, 1704, 1705 гг. они имели очень большое политическое и стратегическое значение, и, заметим кстати, историки военного искусства в России имеют полное основание отмечать их несходство со старыми допетровскими "бесформенными" кавалерийскими набегами{68}. Забирая продовольственные запасы, опустошая страну, считавшуюся житницей Швеции, Шереметев лишал постепенно и последовательно шведов их ближайшей базы для операций не только против первых русских приобретений в Ингерманландии, но и против Пскова, Новгорода и Литвы, которая и в соображениях Карла XII и в оценке Петра была прямыми воротами, широкой дорогой к русским пределам. Когда Шереметев "изрядно повоевал Лифлянды", то и Петербург, и старые города - Псков, Новгород, а впоследствии и Смоленск оказались в гораздо лучшем положении перед грозящим шведским нашествием, чем если бы шведы могли опираться на такую прекрасную базу, как Лифляндия.
Политическая сторона дела была также очень важна. Лифляндское дворянство переставало верить в несокрушимость и непобедимость своих стародавних суровых шведских властителей (и грабителей), и число тайных сторонников врага Швеции дворянина Паткуля стало расти. Ливонцы видели, что в тех местах Ингерманландии, где утвердились русские, живется, несмотря на войну, спокойнее, чем в Лифляндии, куда систематически вторгается русская конница, а за ней и пехота. Раньше, чем где-либо в Европе, задолго до Полтавы, в Лифляндии имели все основания начать сомневаться в возможности для шведов справиться с Россией и, наблюдая, что творится у них перед глазами, начали взвешивать шансы, расценивать выгоды и невыгоды подчинения одному или другому из двух борцов, России или Швеции.
