— Можно? — показал на кровать.
Ия молча подвинула ноги, укрытые одеялом.
— Это тебе.
Он сел и положил на край кровати редкой красоты букет, когда Ия его так и не взяла.
Её любимая студия флор-дизайна. Безумно дорогая. Но такого изящества букеты из пудровых пионовидных роз умели составлять только они. Французские розы в крупных бутонах, с нежнейшим ароматом карамельного шиповника, были её самыми любимыми.
— Прости меня, — выдохнул он и поднял на Ию глаза. — За все те глупости, что я тебе наговорил. За все жестокие и несправедливые слова, что произнёс. За то, что был так зол и не пришёл сразу. Малыш, — он положил на её свою руку. Тёплую, мягкую, такую знакомую, родную руку. И сжал. — Прости.
Ия выдержала её всего секунду, а затем убрала свою.
А как же хотелось остаться. Теплом в его ладонях. Светом в его любимых глазах. Этими мелкими каплями дождя в его волосах, что так красиво празднично блестели в свете включённого над головой светильника. Коснуться пальцами поджившей ранки на губе. Обвить руками шею. Вдохнуть его запах и забыть… Всё забыть.
И будь между ними только его жестокость. Будь в памяти только его слова и молчание. Стой перед глазами только его презрительно искривлённый рот и звучи в ушах только злой смех, с которым он назвал её побитой собакой, ведь Ия забыла бы.
Уткнулась в его сильную шею, назвала дураком и простила.
Но между ними теперь было куда больше простой ссоры.
Хоть это он теперь выглядел побитой собакой, а если точнее, то мокрой побитой собакой, и смотрел так, словно ещё чуть-чуть и он заплачет.
Но Ия не могла. И покачала головой.
— Ия! — сполз он вниз и встал на колени перед кроватью. — Пожалуйста! Да, я идиот, дебил, кретин! Называй как хочешь, я даже не буду спорить, — мученически выдохнул он. — Скотина, что разучился ценить то, за что другие душу бы продали. Урод, оскорбивший, унизивший женщину, ради которой живу. Но, клянусь, я люблю тебя. Всё ещё люблю! Прости меня!
Ия закрыла лицо руками, чтобы не расплакаться. От отчаяния.
И прикусила губу, чтобы не сказать правду. Кому, зачем она сейчас была нужна эта беспощадная реальность: как бы она ни хотела, уже никогда не будет как прежде. И это она всё разрушила. Она. Не он.
— Я прощаю тебя, Марат, — кивнула она, так и не убирая рук от лица. — Прощаю. Но уже ничего не исправишь.
— Да нет же, малыш. Всё хорошо. У нас всё хорошо, — подвинул он к себе её ноги, обнял и лёг на них. — Я наконец, получил этот дурацкий кредит, что довёл меня до полной невменяемости. Но каким бы я ни был дегенератом, честное слово, я ещё не совсем пропащий. Дай мне шанс. И мы всё начнём заново.
