— Прежде чем ты окончательно потеряешь дар речи, — сказал Кантор, — поведай мне, почему ты считаешь, что Ахма готова отпустить меня?
— Потому что здесь Одем. Они склоняют головы друг к другу и хихикают над какими-то схемами. Гав… суетятся! Когда они в последний раз расстались, Одем сказал ей гав — пуф! — что вернется для твоего посвящения.
— Думаешь, час уже настал? — Кантор не смог сдержать энтузиазма в своем голосе.
Том издал звук, чем-то напоминающий «да», но для Кантора было достаточно и этого.
2. Посвящение
Осел Одема, Нази, дремал под деревом блэкмор. Том оставил Кантора, чтобы разбудить своего старого друга, смертоносного дракона. Он понесся с холма, выражая огромный энтузиазм, похожий на собачий. Будучи драконом, Том обладал подобающим ему благопристойным поведением. Кантор рукой подал ослику знак приветсвия, в то время как тот поднял голову, издал истошный крик и зевнул.
Дверь в хижину была открыта. Два трехцветных котенка, один черно-белый, а другой полосатый нежились на солнышке на ветхом крыльце. Кантор остановился у колодца и достал ведро. Затем умыл лицо, ополоснул руки в воде и смыл грязь с рыбы.
Он оглянулся через плечо, думая о том, прав ли Том. Могли ли Ахма и Одем планировать его посвящение? Кантор даже не знал, что включает в себя это самое посвящение. Пока там не нужно ничего записывать, он спокоен.
Устные вопросы его не волновали. Ахма всегда говорила, что он одарен языком и пальцами «сапожника». Иногда это считалось за комплимент, а иногда… нет. Он хорошо изъяснялся, мог убедить всех и во всем, кроме Ахмы и Одема, чтобы они позволили ему следовать своим путем.
Задачи физической подготовки так же не вызывали беспокойства. Затейливым движением ловких пальцев он мог заставить хорошо работать практически любой гаджет. Что же касается проворства в играх и спортивных навыках, то тут он мог переплюнуть любого зверя, которого когда-либо встречал.
В общем, выходило у него все просто замечательно. До тех пор, пока он не брал в руки ручку. Тонкие маленькие письменные принадлежности заставляли его нервничать. Если он входил в комнату, то точно знал, в каких ящиках и шкафах прячутся ручки и карандаши. Маленький кусочек угля не беспокоил его, пока им не писали. Или кисть оставалась лишь кистью, пока ею не начинали рисовать на выцветшей стене.
Ахма говорила, что он чокнутый. Он же смеялся про себя. Иногда она благожелательно относилась к этой его особенности, а иногда нет.
