Снова закряхтели под ним пружины.
— Ахим?
В соседней комнате по полу зашлепали босые ноги. Скрипнула дверь, и лунный свет отбросил на пол силуэт Урсулы. Иоахим почувствовал ее руку на одеяле и подвинулся. Она легла рядом и стала гладить его по голове.
— Ну расскажи мне, почему ты мучаешься?
— Да вовсе я не мучаюсь!
— Что-то у тебя на душе… Я ведь вижу. И вот сегодня вечером, когда Лаутербах спросил тебя… Скажи, ты из тех, кого разыскивают? Мне ведь ты можешь все сказать.
— Нет. Меня никто не разыскивает.
Молчание. А через некоторое время она прошептала:
— Ты хочешь уйти от меня. Ты не любишь меня.
«Не… любишь… меня»? Конечно, он ее любит. И что это ей пришло в голову? Он привлек ее к себе, ощутил ее кожу, ее волосы, упругую, крепкую грудь. И тут впервые понял, что у него есть близкий человек и что он несет за этого человека ответственность. Как было бы все прекрасно, если бы не приказ Брандта, и как теперь ему тяжело. На миг мелькнула мысль, не остаться ли здесь у этой девушки навсегда, начать с ней новую жизнь, отрешиться от всего, что связано с теми приказами. Но он тут же одернул себя: это предательство, одна мысль об этом — уже предательство. И он сказал:
— Я навсегда останусь с тобой, Урсель, навсегда. — Ему было тяжело лгать ей.
Утром он достал из сарая лопату и отправился на канал. А к концу дня вместе с Лаутербахом и Одноруким стоял уже перед советской комендатурой.
Комендатура находилась в здании бывшего управления концерна «Шеринг». На фасаде висели лозунги и портреты советских государственных деятелей. У входа стояла полевая кухня, на ней восседал повар в высоком белом колпаке, а вокруг теснились дети, женщины и мужчины, протягивавшие ему всевозможные посудины. Они так толкались и напирали, что повар чуть не свалился наземь. Разозлившись, он стал махать половником, громко выкрикивая русские и немецкие ругательства. Когда и это не помогло, он прекратил раздачу, ожидая, чтобы все выстроились снова в очередь. Часовой в саду комендатуры равнодушно наблюдал за этой сценой.
Радлова и его двух спутников никто не задержал, и они прошли в здание. Внутри стоял запах кожи, пота и пыли, вся обстановка производила впечатление чего-то временного. Папки с делами канцелярии лежали штабелями в коридорах, между ними взад и вперед сновали офицеры и солдаты, перед одной из дверей столпилась группа немцев. Какого-то офицера окружили иностранцы и, крича, что-то ему объясняли. У Радлова было смутно на душе, он не чаял выбраться отсюда подобру-поздорову. Поэтому он держался поближе к Лаутербаху и втайне дивился тому, как спокойно смотрели его спутники на эту суматоху. В приемной коменданта их остановила переводчица. Это была белокурая девушка в форме, она курила сигарету с бумажным мундштуком. По-немецки она говорила с твердым славянским акцентом.
