Я поднялся с дивана и сразу понял, что держусь бодрячком, несмотря на то, что почти не спал, и попросил разрешения воспользоваться бабушкиным утюгом: надеялся разгладить хотя бы ужасные складки на своем прикиде от «Фреда Перри», прежде чем надеть его на свое худое, бледное тело, покрытое гусиной кожей. Отец всегда смеется надо мной из-за этого.
- Да забей, - шамкает он, не извлекая изо рта щетки, и шагает в ванную, включая свет на ходу. - Это тебе не модный показ! Поторопись!
Меня торопить не надо; по моему телу разливается адреналин, которого хватило бы на двоих. Но по этому притону скучать я не буду в любом случае. Бабушка также встала, чтобы провести нас. Маленькая, совсем седая, одетая в стеганый халатик, но еще достаточно прочная и даже живая, она смотрит на нас поверх очков, не выпуская из рук шерстяную сумочку. Бабушка окидывает меня взглядом, пытается протянуть руку или что-то такое, но потом ковыляет за отцом в коридор. Я слышу, как она монотонно расспрашивает его:
- А когда приходит автобус ... А куда он едет ... А во сколько будете там...
- Возвращайся ... в свою ... комнату ... мама, - отец сплевывает зубную пасту в раковину после каждого слова, в то время как я пользуюсь возможностью и натягиваю на себя одежду: рубашку, джинсы, носки, кроссовки и куртку. Мимоходом рассматриваю снимки дедушки Рентона, вставленные в рамки и развешанные на стене над камином. Дед получил четыре медали во время войны, в том числе крест Виктории за отвагу, кажется, за нормандскую операцию. Он не был бы рад тому, как бабушка выставила снимки на всеобщее обозрение; сам он держал их в старой табакерке и всегда радовался, показывая их нам, членам семьи. Надо отдать ему должное, он признавался, рассказывая нам с братом Билли о войне, все это - дерьмо собачье. Что есть смелые, достойные люди, которые ни награды не получили за свои подвиги, в то время как всевозможных мудаков награждали ни за что.
Помню, как однажды, когда мы выезжали на выходные в Блэкпулского пансиона, я подколол его, мол, ты же точно свою храбрость демонстрировал, не так ли, дедушка, когда высаживался на тот берег, так ты и был смелый.
- Я испугался тогда, сынок, - начал он с мрачным лицом. - Но более всего я был взбешен; ярость из-за того, что должен был быть там. Эта ярость охватила меня всего. Хотел согнать гнев хоть на ком-то, лишь бы домой вернуться.
- Но надо было остановить немцев, не так ли, отец? - Пришел на подмогу деду мой отец. - Ты же сам так говорил!
