Вежливое обращение к людям предписано мне служебными обязанностями, и я уже готов сказать: "Добрый вечер! Чем могу быть полезен?" - только я жду, когда человек приблизится.
В этот важный момент ксендз Вериго ерзает по скамье, и громкий предательский скрип прорезает тишину. Таинственный пришелец охает и поворачивает бежать.
- Стой! - кричу я возмущенно. - Буду стрелять! - Это чисто психологический прием, давление на нервы; я при невыясненных обстоятельствах не стреляю, не стреляю вообще, даже в воздух; это мне не нравится, стрелять каждый дурак умеет. Крикнуть: "Стреляю"! - дело совсем иное, тут проверка реакции, жизненного опыта, что ли, квалификации, сопричастности к делу. Кому раскрыться нельзя, того и выстрелы не остановят.
Человек, однако, послушно останавливается, и мы подходим к нему!
- Господи! - шепчет ксендз.
- Вы его знаете? - спрашиваю я.
- Да. Это Жолтак.
Передо мной стоит старик; в сумеречном свете рассмотреть его довольно трудно, но все-таки я замечаю, что он испуган и зол. Лет ему так шестьдесят, роста среднего, лицо изборождено морщинами, как кора, а одет он в какой-то мятый костюм и сапоги.
- Зачем вы сюда пришли? - спрашиваю я.
- Я искал пана ксендза.
- Откуда у вас ключ?
- Дверь была открыта.
Я гляжу на ксендза.
- Я закрывал, - отвечает ксендз.
- Открыто было, - повторяет Жолтак.
- А зачем вам ксендз?
- Мне надо с ним поговорить.
- Почему вы побежали?
- А кто бы не побежал? Испугался.
- Вот пан ксендз, говорите.
- Что вы хотели сказать, Жолтак? - спрашивает ксендз. - Не стесняйтесь, это следователь.
- Нет, - отвечает Жолтак. - Следователю я не скажу. Я хочу исповедоваться.
- Исповедоваться, - уныло повторяет ксендз. - Но тогда завтра. Сегодня я устал.
Я ксендза понимаю, сегодня исповедальня уже доставила ему два сюрприза.
- Мне все равно, - говорит Жолтак. - Завтра можно будет прийти?
- Да, - говорит ксендз. - Утром, пан Жолтак.
- Можно идти, - спрашивает у меня Жолтак, - или в милицию поведете?
- Идите, - отвечаю я. - Да, где вы живете?
- Замковая, четыре. - Жолтак поворачивается и прихрамывая выходит.
Дверь за ним закрывается, и я думаю, что не следовало его отпускать.
- Кто он, этот Жолтак? - спрашиваю я.
- Дворник городской. Тихий. В тюрьме, правда, сидел, я вам говорил, за поножовщину. Сейчас грехи замаливает. Знаете пословицу: "Чем молодость похвалится, тем старость покается". Такой вот случай.
- Значит, верующий? - говорю я.
- Смерти боится, - объясняет ксендз.
