А фурманъ заспорилъ. Судья какъ топнетъ ногой, да какъ закричитъ, фурманъ кнутъ подхватилъ, да въ двери, только мы его и видѣли.
Потомъ судья говоритъ: „Куда же они пойдутъ. У меня для нихъ мѣста нѣтъ. Не возьмете ли вы ихъ къ себѣ?“ Это красильщику, значитъ. А красильщикъ говоритъ: „Я бы съ радостью взялъ, да квартира очень маленькая, мастерская, тутъ же и маленькія дѣти!“ А судья говоритъ: „Нѣтъ ли у васъ знакомыхъ, кто взялъ бы ихъ“… Красильщикъ перевелъ мнѣ, что не знаютъ, куда дѣвать насъ. А я говорю: „У меня тоже есть знакомая старуха на углу, куда насъ фурманъ возилъ, соду-воду держитъ, можетъ, она бы взяла насъ, только не знаемъ, какъ дойти до нея!“ Красильщикъ перевелъ судьѣ, а судья говоритъ: „Я бы послалъ полисмена, да онъ не сговорится съ нимъ, лучше вы пойдите, отведите его. А женщину и дѣтишекъ оставьте пока здѣсь!“ А между прочимъ смотрю, у ребятишекъ уже булки въ рукахъ и пряники. Правда, не ѣли мы ничего съ утра, такъ это полисмены догадались да притащили. Пошли мы къ старухѣ содовой, а красильщикъ по дорогѣ меня про Петербургъ разспрашиваетъ. „Я его не видалъ!“ — говорю. „Ну все равно, — говоритъ, — разскажи хоть про Одессу, про что-нибудь, про тамошнее!“
Нашли мы эту соду-воду. Она съ перваго слова согласилась, говоритъ: „бѣдные люди должны помогать одинъ другому, а насъ съ мужемъ только двоечко. Живите себѣ, не пролежите мѣста спавши!“ Что же вы думаете? Прожили мы у нихъ три недѣли, пока работу я нашелъ, и ничего они съ насъ не взяли, а сами тоже насилу на свѣтѣ живутъ. А набожные такіе, старикъ каждое утро молится, плачетъ слезами и все себя въ грудь кулакомъ бьетъ Ну, конечно, моя жена сейчасъ весь порядокъ узнала, купила посуду, стала варить отдѣльно, потому они каширное ѣли, значить, чтобы не запоганить одинъ другого.
Сталъ меня старикъ по знакомымъ водить. Грѣхъ сказать, все хорошіе люди, недаромъ говорятъ: Не купи двора, а купи сосѣда! Другой услышитъ, что я русскій, такъ даже затрусится весь „Ой, — говоритъ, — вѣдь и я тоже оттуда“. А потомъ старикъ же мнѣ и работу нашелъ, — прибавилъ Усольцевъ. — Тоже у русскаго еврея, у Парнаха и компаніи, по столярной части. Я у него работалъ три года, сперва получалъ восемь долларовъ въ недѣлю, потомъ одиннадцать, потомъ всѣ, четырнадцать, и двухъ товарищей къ нему на работу опредѣлилъ. А самъ взялъ да ушелъ! — закончилъ онъ съ насмѣшливой нотой въ голосѣ, обращаясь къ Рулевому».
— Какъ ушелъ? — переспросилъ Рулевой почти съ испугомъ. Нервы его были напряжены, и его воображенію живо представились маленькія ребятишки, спавшія въ бѣленькихъ кроваткахъ въ сосѣдней комнатѣ, которыя завтра, быть можетъ, не будутъ имѣть куска хлѣба.
