— Не отрицайте насъ! — сказалъ онъ своимъ глухимъ, немного разбитымъ голосомъ. — Вы абсентеисты, но мы существуемъ. Мы слишкомъ долго страдали!..
Въ дверяхъ аптеки снова раздался звонокъ.
— Теперь мы хотимъ жить для самихъ себя! — бросилъ докторъ на ходу и скрылся въ дверяхъ своей пріемной.
— У меня есть другой отвѣтъ! — вдругъ отозвался Грагамъ съ другого конца стола. — Кто мы такіе?.. Мы не американцы и не русскіе. Мы люди. Homo sum et nihil humani a me alienum esse puto.
— Я не вѣрю въ космополитовъ! — настаивалъ Косевичъ. — У нихъ души выпотрошенныя. Человѣкъ долженъ имѣть отечество.
V.
Сочувствіе большинства публики, видимо, было на сторонѣ Косевича. Всѣ они были слишкомъ поглощены мыслью о родинѣ, «настоящей», какъ ее назвалъ Косевичъ, которая осталась за океаномъ на двадцать тысячъ верстъ разстоянія.
— Хорошо жить въ Россіи, — мечтательно сказалъ Швенцеръ, — правда, Рулевой?
Человѣкъ, къ которому онъ обращался, тоже былъ чистой славянской крови. Онъ былъ отставнымъ народнымъ учителемъ, а потомъ статистикомъ и происходилъ изъ самыхъ нѣдръ Костромской губерніи. Крушеніе земской статистики выбросило его изъ родной сферы, какъ изверженіе горы Пелея, и добросило его до Америки. Онъ былъ въ Нью-Іоркѣ только три мѣсяца и, какъ бывшій земскій человѣкъ, еще такъ недавно жившій въ глубинѣ той великой и загадочной родины, которая для большинства уже подернулась розовой дымкой, считался важнымъ авторитетомъ по части свѣдѣній о русскихъ порядкахъ и настроеніяхъ. До сихъ поръ онъ сидѣлъ совершенно смирно, положивъ локти на столъ и понуривъ голову. Быть можетъ, онъ вспоминалъ о подворной переписи Балахнинскаго уѣзда, которую онъ такъ и не успѣлъ докончить.
— Жить не худо, — лаконически отвѣтилъ онъ, — а сдохнуть и того лучше!
— Какъ сдохнуть? — спросилъ озадаченный Швенцеръ. — Вы плетете, кажется!..
— Съ голоду! — сказалъ Рулевой. — Очень просто!
— Что голодъ! — легкомысленно сказалъ Швенцеръ. — Мы и тутъ не мало голодали. Да я хоть сейчасъ согласенъ питаться хлѣбомъ да чаемъ, только бы опять жить въ Москвѣ!
— Да еще скитайся по свѣту, какъ сукинъ сынъ! — сказалъ Рулевой. — Круто нашему брату приходится. Пріѣхалъ я въ Симбирскъ, — не утвердили. Подалъ прошеніе въ Кишиневъ, — отвѣчаютъ: пріѣзжайте, видно будетъ. Занялъ денегъ на дорогу — пріѣзжаю: сокращеніе штатовъ… Тьфу пропасть! Подался я ажъ въ Новгородъ, попалъ таки на мѣсто, прослужилъ мѣсяцъ, — на, тебѣ: опять временное сокращеніе штатовъ. Куда мнѣ ѣхать? Поѣхалъ въ Уфу, опять прослужилъ мѣсяцъ… На, тебѣ еще разъ: безвременное сокращеніе!.. Куда, думаю, ѣхать? Развѣ въ Восточную Сибирь? На казенный счетъ не везутъ почему-то… Ахъ, думаю, глаза бы мои васъ не видали! Убѣгу я отъ васъ за тридевять морей въ Америку, на сѣверный полюсъ!..
