— Кто мы такіе? — продолжалъ Верховскій, не слушая. — Русскіе, евреи, американцы? Ничего не разберешь! Вездѣ мы, какъ непрошенные гости!..
— Полно вамъ! — сказалъ Спутниковъ успокаивающимъ голосомъ. — Богъ дастъ, будетъ и у васъ своя земля!
Несмотря на трагическую подкладку этой сцены, адвокатъ Журавскій мрачно улыбнулся. Толстый архитекторъ утѣшалъ маленькаго человѣка, какъ утѣшаютъ ребенка, и обѣщалъ ему отечество, какъ обѣщаютъ капризному мальчику достать луну.
— Я не вѣрю! — сказалъ Верховскій, также быстро успокаиваясь. — Агасферъ, такъ Агасферъ и есть! Шляется по свѣту, а отдохнуть негдѣ!..
— А я вѣрю! — сказалъ Спутниковъ тономъ безповоротнаго убѣжденія.
— Всѣ великіе народы земли добудутъ себѣ свободное отечество, тѣмъ паче еврейскій народъ.
Странно сказать, среди многочисленной толпы еврейскихъ интеллигентовъ сіонисты были въ меньшинствѣ, но Спутниковъ, чистокровный славянинъ, русакъ изъ Нижегородской губерніи, былъ одинъ изъ самыхъ пламенныхъ и искренно, вѣровалъ въ національное возрожденіе еврейства.
Быть можетъ, эта вѣра была безсознательнымъ порожденіемъ его добраго сердца. Онъ полуинстинктивно сознавалъ, что эти люди, составлявшіе его постоянное общество, носили въ себѣ скрытую рану гонимой національности, затравленной и лишенной почвы подъ ногами, и ему инстинктивно хотѣлось найти какое-нибудь утѣшеніе для великой и незаслуженной обиды, которую судьба нанесла имъ въ самомъ фактѣ ихъ рожденія.
Впрочемъ, Спутникова обвиняли, что онъ совершенно ожидовѣлъ въ Нью-Іоркѣ. Онъ провелъ въ Америкѣ около четверти вѣка и большую часть этого времени вращался среди самыхъ разнообразныхъ круговъ еврейскаго квартала. Онъ прекрасно говорилъ на жаргонъ, и у него былъ обширный кругъ знакомыхъ среди носильщиковъ, чеботарей, точильщиковъ, жестяниковъ и тому подобныхъ маленькихъ людей, перебивающихся съ хлѣба на квасъ въ богатой Америкѣ. И встрѣчаясь съ интеллигентами, онъ даже обвинялъ ихъ, что они не знаютъ нижнихъ слоевъ еврейства.
— Вы не стоите своего народа! — повторялъ онъ. — Вы даже не космополиты, а кто васъ пальцемъ поманитъ, къ тому вы и лѣзете, очертя голову. Вы постоянно готовы отказаться отъ своего первородства, даже безъ чечевичной похлебки… Но никто изъ васъ не имѣетъ понятія, сколько чистоты и душевной силы скрывается въ нѣдрахъ вашего собственнаго народа!
— Кто мы такіе?.. — раздался съ другого конца стола громкій голосъ бывшаго профессора Косевича. — Это очень ясно. — Онъ откинулся назадъ на длинной соломенной качалкѣ, на которой постоянно возсѣдалъ въ домѣ доктора, и обвелъ присутствующихъ увѣреннымъ взглядомъ большихъ черныхъ, слегка выпуклыхъ глазъ. Качалка, впрочемъ, тотчасъ же откинулась назадъ, и вмѣсто крупной головы Косевича передъ публикой поднялись его колѣни, облеченныя въ поношенные клѣтчатые штаны.
